Литературная Газета 6447 ( № 4 2014)

Разместилась юбилейная выставка в самых последних, № 46–48, залах Третьяковки, и, согласно предложенной концепции, именно так должна выстраиваться логика экспозиционного пространства: работы мастера венчают собой длинный ряд шедевров постоянной экспозиции – модернистов Константина Коровина, Виктора Борисова-Мусатова, Михаила Нестерова, который определил: «Это был Максим Горький в юбке, только с другой душой...», Валентина Серова, сказавшего как-то: «Анна Голубкина – одна из настоящих скульпторов России»[?] Она работала с деревом, глиной, мрамором, бронзой, но особенный трепет музейщиков вызывают чересчур хрупкие предметы из гипса. Кураторы планировали дополнить изваяния «виновницы торжества» её же эскизами и рисунками, но в последний момент от этой идеи отказались, поскольку собственная графика «менее выигрышно представила бы автора», нежели живописные полотна (также из запасников!) художников её круга. И зритель попадает не в «рабочую обстановку», где поступательно рождалось произведение – от замысла на плоскости до воплощения в пластике, а в атмосферу поэтического искусства.

По духу, творческим поискам, да и по возрасту Голубкина была наиболее близкой голуборозовцам – их искренняя устремлённость к прекрасным, не до конца осознанным (и потому поданным то в размытых полутонах, то ярким чистым цветом) иллюзиям не могла не вдохновлять начинающую художницу. Но символизм нужно было суметь выразить в объёме. И потому в ранних работах Голубкиной видны композиционные заимствования – скажем, глядя на голубкинскую гипсовую вазу «Туман» (1899), сразу вспоминаются майоликовые скульптуры Михаила Врубеля – обтекаемые, неуловимые образы выступают из аморфного пространства, освобождаясь, превозмогая свою зависимость от силы его притяжения...

Уже в годы учёбы Александр Бенуа заметил «талантливую скульпторшу из крестьянок», приехавшую из Зарайска Рязанской губернии. После обучения в Москве и Петербурге Голубкина трижды побывала в Париже, где заразилась импрессионизмом, попав под влияние Огюста Родена, в мастерской которого, несмотря на его первоначальный запрет, проучилась целый год. Когда одну из своих любимых натурщиц мастер «одолжил» ученице, то первая же её законченная скульптура на Весеннем салоне в Париже получила медаль III степени Французской академии литературы и искусства за 1899 год. И если два этих изваяния – роденовскую бронзовую «Эмму» и голубкинскую «Старость» из тонированного гипса – поставить рядом, станет очевидной творческая преемственность. Скомканная морщинами, высушенная пережитым, с глазами, оставшимися в давно ушедшем времени, эта сжатая в костлявый ком итальянка вызывает у зрителя смешанные чувства – и жалость, и страх, и любопытство… Голубкина осталась на всю жизнь благодарной Родену за преподанную ей «возможность быть свободной». Будучи зрелым мастером, она скажет: «К искусству надо приходить со свободными руками».

Многие её произведения стали классикой станковой скульптуры. Так в чём же самобытность Анны Голубкиной, помимо того, что это первая русская женщина-скульптор, ведущий представитель московской пластической школы эпохи символизма? Над парадным подъездом МХТ можно увидеть горельеф Голубкиной «Волна» – мятежный дух эпохи иносказательно воплощён борьбой человека и стихии. Она отказалась от чуждого ей салонно-академического направления, настроенчески ровных, классицистически безукоризненных, идеализированных образов, говоря в искусстве с человеком по-новому – о нём самом, о его внутренней жизни. В этом разговоре ущербность формы скрывает боль «содержания», измученного нескончаемыми противоречиями…