Литературная Газета 6461 ( № 18 2014)

с этим небом, ельником, кустом,

и тебя каймою золотою

обовьёт за неземным мостом.

ЖАСМИН У ВЕРАНДЫ

Блаженная веранда в мае,

уже расцвёл большой жасмин.

О, как его я понимаю –

и он один, и я один.

В весенней сутолоке нежной

он источает аромат –

такой всесильный, безутешный,

и я ему безмерно рад.

Он доживает до июня,

он облетает и томит,

в печальном свете полнолунья

он не простит своих обид.

Но вот – июль, и ветки голы,

и листья тянутся к земле.

К чему ему мои глаголы?

Он угасает в поздней мгле.

Прощай, жасмин, до воскресенья

по новой – в будущем году.

Жасмин – какое потрясенье

у бедной жизни на ходу.

* * *

Когда приходит ночь ко мне

от Флориана, от Сан-Марко,

и на зауженной стене

вдруг возникает та помарка.

Я вижу только – это ты

в своём пальто, в ботинках старых…

На фоне этой темноты

ещё покой теней усталых.

Ты говоришь: «Давай, пойдём,

поговорим и всласть покурим».

И мы выходим под дождём

их тесноты отельных тюрем.

Идём мы к морю и глядим,

как волны катятся устало,

и плещет утра серафим,

и всё же этого нам мало.

Вернёмся, что ли, и тогда

ты мне протягиваешь руку

через минувшие года

и через будущего муку.

На Лаврушинском

Когда я позвонил в те двери,

они открылись в тот же миг,

и я увидел в самом деле,

как он прекрасен и велик.

Была распахана рубаха,

и галстук сполз до живота,

но был хозяин не неряха,

а просто гений – простота.

Он пригласил меня, спросивши:

«Откуда вы? Кто вы такой?»

Его жилище было выше

всей панорамы городской.

Романа рукопись расправил

и заварил клубничный чай,

и против всех расхожих правил

заметил, будто невзначай.

«Ну что, дружок, ведь это дело

не хуже и не лучше нас,

оно, быть может, повелело

и нам взобраться на Парнас.

Но тот Парнас повыше крыши,

где птицы, трубы, облака,

и на чердак окно открывши,

нам, знать, дорога далека».

* * *

Он проехал в «мерседесе» мимо,

я его почти что не узнал,

он покрылся новой коркой грима,

постарел, как истый аксакал.

А, бывало, мы его встречали

в том полуподвале, в том кафе,

где он громыхал вовсю речами,

кепку прислонивши к голове.

Вот и вышел в люди он исправно,

стал начальством посреди своих,

только это всё же полуправда,

так как он нисколько не затих.

И теперь он врёт напропалую,

рвёт рубаху, нагнетает стиль,

я его нисколько не ревную,

потому что жизнь его – утиль.

РЕПРОДУКТОР

На шестипалубной громаде «Совсоюз»

Я плыл мимо Хоккайдо до Камчатки,

И репродуктор – чёрный златоуст

Вещал мне от заката до зарядки.

Сначала были «мьюзик ю-эс-эй»,

Из Ватикана сумрачная месса,

И новости планеты нашей всей –

Политики и спорта, и прогресса.

И марши перестроенных полков,

И выкрики Фиделя с дальней Кубы,

И рок-н-роллы буйных сопляков,

И сдержанных оркестров дрожь и трубы.

Смерть Луговского, сведенья метро,

Салонов музыкальных расписанья,

Тут репродуктор замолкал мертво,

И одевался я в одно касанье.

И с палубы глядел на океан

В пустую даль, где будущее крылось,

И водных струй играющий орган

Озвучивал всеокеанский клирос

и замолкал… И было пять минут

той тишины, где тонут предсказанья,

и те, кто спали в глубине кают,

те отреклись от Истины и Знанья.

СВИДАНИЕ

Сгущались тени поздним вечером,

я на дорожку вышел в сад.

Вы подошли ко мне все четверо,

как много лет тому назад.

А я глядел в закат и маялся,

ведь я вас очень долго ждал,

и садика густые заросли

покрыли вас, как сумрак зал.

Как постарели вы, как выросли!

Какие слёзы на щеках!

И в этом самом страшном вымысле

сам зачерствел я и зачах.

И всё-таки я вас приветствую,

покурим и поговорим.

И эта встреча – только следствие

того, что сумрак это Рим,

тот город с вечными обновами,

где мы не встретились тогда,

и садик лапами еловыми

шумит, шумит через года…

* * *

Сфинксы перед волной.

Это было перед войной.

Привёл меня сюда отец,

мне было пять лет – малец.

Над дельтой высился кран,

а время, словно экран,

кино показало мне,

стремглав бежала Нева,

текла в неё синева…

Мы жили в своей стране…

* * *

Я выходил, бывало, на канал,

под этот дождик и под эту слякоть,

я в этом доме столько раз бывал,

там приходилось праздновать и плакать.

Стоял вокруг шестидесятый год,

и только-только путь наш начинался,

ещё тогда не знали мы невзгод,

и музыка звучала вроде вальса.

И ты стоял в зауженных штанах,

в расстёгнутой рубахе, в мятой кепке,

я видел только этот свет впотьмах

у государства новой пятилетки.

Дорога в гору шла, вела назад,

и мы ещё тогда не уставали,

и точно, как обложенный десант,

сгрудились вместе на твоём канале.

И вот в Нью-Йорке, в Лондоне, в Москве

мы встретились и обновили жизни,

не обвиню тебя я в мотовстве,

но что мне делать здесь, в моей Отчизне?

Быть может, нам вернуться на канал

и снова закурить свою «Аврору»,

и там, где ты, товарищ, побывал,

там путь и мой, и он сегодня впору.

Теги: Евгений Рейн , поэзия

«Не браните вы музу мою»

Слово Юрию Архипову

Фото: Фёдор ЕВГЕНЬЕВ