Литературная Газета 6464 ( № 21 2014)

Облетают, как листья осенние,

дни с меня[?] Столько слов сгоряча

было сказано, столько сделано,

недопонято столько, что слёз

не жалеет осина. И медленно

лунный серп погружается в мозг.

* * *

Жизнь паузой в небытии повисла.

И кутаясь небес в покров,

сбылась, свои расправив числа,

как два крыла, не ниже смысла,

не выше слов.

НАПЕРСНИЦА

Душе чужда суть без изъяна.

Из всех доступных ей святынь –

отверстая и ныне рана

неверия длиною в жизнь.

Всех падших ангелов наперсница,

итог трудов твоих в ночи –

из звёзд сколоченная лестница

не выше уровня свечи.

* * *

Как много памятных душе открылось дат.

Но пеленг времени размыт, неочевиден.

И в чёрной оспе многоточья циферблат.

Когда б ни письма в Рим, когда бы ни Овидий…

Вне расписания, Бог весть, ещё когда

ступнёй коснётся расщеплённая вода

и путь подобранный, и сыгранный на слух.

Жаль, вопиющий остаётся слеп и глух.

Жизнь дальнозорка. Жаль, что близорук

конец её. Когда б ни лес умытых рук,

когда б ни набело в кровавом быть поту,

когда б ни занавес, раскрытый в пустоту.

* * *

Звёзд полуночный трёп. Сердцем, что на ходу,

расплатившийся – и не раз! –

в кровь, сбивая сознанье о дней череду,

как в наколках, весь – в оттисках фраз.

По кривой, что не вывезет, – суть под углом

незапятнанной жизни иной –

путь кремнистый есть опыт души на излом.

Обжигающе ледяной.

Галина КЛИМОВА

* * *

Птицы водят клювами и перьями,

правят воздух, утыкаясь в точку,

часто стаями, но чаще – в одиночку,

дух захватывая или строчку,

и в карман за словом лезут первыми,

как за крошками, и мошками, и перлами.

И – ку-ку вам! – пишущая братия,

есть в моей сердечной сумке птица,

в птице – слово, чтобы не разбиться

в воздухе,

              где я, как ученица,

чтоб в полёте повторять распятие.

* * *

Весь невозвратный выводок глаголов,

рванувших борзо из-под руки,

без отпусков и дармовых отгулов

учил дышать во всю длину строки,

пока луна тянула на лимон

в косноязычной круговерти:

нет у любви ласкательных имён

и уменьшительных – у смерти.

Известно, как секрет военный,

не тронувший детей и тронувшихся баб:

нет уменьшительно-ласкательной Вселенной,

где б жизнь держала слово, как масштаб.

* * *

Воробейко бедовый, 

побирушка, гуляка, грустёныш...

Как обскачешь полцарства, полмира

задохнёшься, застынешь, застонешь...

Прочирикай судьбе

про чужбинную жизнь понарошку,

возвращаясь к себе

по снегам, по крупицам, по крошкам...

Обнимая отчизну крылом,

выбирай: что ни ветка, то дом,

хоть без крыши, но солнца не застит...

Дни слетятся светлей и длинней, и горластей.

* * *

                                   Сергею Надееву

Вот и семейное дерево зацветает:

сплошь междометия на уроке зимы,

а всё казалось, тепла не хватает,

и вроде бы стыдно попросить взаймы,

ведь ни мне, ни тебе отдавать нечем,

и вдруг – зацветает,

растительный вызревает свет

лепестками,

тычинками,

возгласом человечьим,

только речи о нас ещё нет.

СИРЕНЬ

Вскипает через край, до вздора, до угара,

свой тыча крест в четыре лепестка,

сшибает ветры, виснет у виска

безудержной сирени Ниагара.

Лиловый ливень выше всех наград,

спасенье от мучительной мигрени,

гнездо сирен, где в броских брызгах тени

мифические сны наводит сад.

И в беспричинном приступе тоски,

лишая воздух чувства равновесья,

вдруг Врубеля – в пять лепестков – мазки,

нарубленных букетов поднебесье

цветёт неделю, две,

хоть жизнь сошла уже

и разбросала цвет ржавеющего дара,

чтоб мне блажить в прискорбном кураже

или чудесничать, как в мае Ниагара.

* * *

Не путай ангелов с амурами:

колчаны, чаяния,

прелестные тела с фигурами

божественного умолчания.

Одни в барочной позолоте

заоблачными сердцеловами –

по зову плоти все в полёте,

ветрами зацелованы.

Другие огневидной ратью

в глухие ночи, дни лихие,

от бездн спасая, от стихии,

они по духу – братья.

Их кудри, крылья, голоса,

их вдохновенные цезуры...

В одних и тех же небесах

все ангелы и все амуры.

Сергей БЕЛОРУСЕЦ

* * *

Однозвучно гремит аллохольчик,

Лёжа в кожаной сумке на дне,

И не то чтобы ты – барахольщик,

Но привязан к родимой стране.

Сколько боли в том полуневнятном

Ощущении общих задач,

И такая любовь к белым пятнам,

Что за каждым – мерещится врач...

* * *

Без обратной связи,

Задом к древесине, –

Ты висишь на вязе

(Или – на осине).

Вовсе не Иуда.

Скоро месяц минет,

Как висишь (покуда

Кто-нибудь не снимет…).

* * *

Рядовому хочется (хоть раз)

Без команды снять противогаз –

И, надев на голову бадью,

В сандалетах шлёпать по дождю...

Генералу хочется того ж.

Генерал не так уж толстокож:

Несмотря на профиль и портфель,

Под мундиром – студень да кисель...

* * *

Перебирая чётки дней,

Подумаешь о том,

Что жизнь – то проще, то трудней,

Хоть, в сущности, фантом.

О том, что боль – сама наркоз.

Сама. Причём стократ.

А время – разом – симбиоз

Всего и суррогат...

* * *

В нищете полжизни прозябая,

Собеседник духа своего,

Много ли узнаю про себя я?

Может, не узнаю ничего?..

Впрочем, я – не я. И лошадь тоже –

Не моя (когда бы та была…).

Лучшее занятье – лезть из кожи.

Потому что кожа – кабала...

* * *

Себя вырывая из дней

(Которые – тоже – короста) –

Отдать предпоследнее – просто.

Последнее – много трудней…

* * *

На фоне вечной бутафории

Вещь очевидная весьма: