Литературная Газета 6479 ( № 37 2014)

Неформат. Подпольщики. Антисоветчики. «Аполлон 77» и диссидентские коммуналки. Бродский был первопроходцем и к «ленинградской поэтической школе» его можно отнести условно, и то лишь раннее творчество, до эмиграции. На Васильевский остров он умирать так и не пришёл. Но школа формировалась в свете его славы и не без его влияния. Если даже сейчас добрая половина молодых поэтов пишут «под Бродского», то что говорить о 70-х. Тем ценнее обретение собственного голоса.

В самой «ленинградской школе» можно выделить два поколения. Бродский, Кушнер, Бобышев, Рейн – старшие. Их печатали, о них говорили. Членство в Союзе писателей (Кушнер), признание за рубежом (Бродский, Бобышев), крепкая самиздатовская слава (Рейн, Найман). Ближний круг Ахматовой пробил себе дорогу. Шварц, Кривулин, Стратановский – младшие. Эти изначально зарождались как контркультура. Их смыслы – это уход в себя, сакральность и мифология. Не желая жить в советской действительности, они выдумывали свой собственный мир. Каждый второй молодой поэт числился «гением». Я не буду давать оценку идеологической подоплёке, но очевидно одно: разрыв с реальностью сужает тематику и смыслы; выдумывание нового языка возможно, но не стоит ждать, что все тут же бросятся его учить. К слову сказать, «старшие» это очень хорошо понимали и крепко держались за действительность.

[?]когда писателя в Руси

судьба – пищать под половицей!

Судьба пищать под половицей,

воспеть народец остролицый,

с багровым отблеском. Спаси

нас, праведник! С багровым ликом,

в подполье сидя безъязыком.

как бы совсем на небеси!

(В. Кривулин,«Крыса», 1971)

Эти строки Виктора Кривулина хрестоматийны. Поэт противопоставляет себя народу и гордится своим подпольем, воспевая его как крест. В этой ситуации уход в себя неизбежен. Но печалит не отрыв от народа, в конечном итоге поэт вправе для себя решать, с кем ему по пути, симптоматично другое: когда русский поэт наделяет себя правом выстраивать нравственную градацию, отделять «народец» от «избранных» – в этот самый момент он кончается. Именно как русский поэт.

Но не отметить безусловный талант поэтов невозможно. Елена Шварц, уходя в себя, опознаёт собственное тело как макрокосм, как центр мироздания, из которого на равных произрастают оценки политических событий тех лет, воспоминания из детства, созданный воображением край призраков и мертвецов.

Когда за мною демоны голодные помчались

Косматыми и синими волками,

Ах, что тогда мне, бедной, оставалось –

Как с неба снять луны холодный камень

И кинуть в пасть им – чтоб они взорвались.

От блеска взрыва вмиг преобразились,

Ягнятами ко мне они прижались

(Я рядом с ними теменью светилась,

И я их сожрала – какая жалость!..

(Елена Шварц, «Когда за мною демоны голодные помчались»)

В этом вся Шварц. Уход в себя заканчивается самолюбованием, демоны превращаются в ягнят, суть вещей переворачивается с ног на голову. Но меняя законы мира в своём воображении, поэт забывает, что законы эти изначальны и не поэту их менять.

Герой стихов Стратановского – жертва, принесённая древним, архаическим богам. Поэт чутко уловил рвущиеся из народа самобытные токи, но распознал их как варварство, сник и убоялся народной стихии. Но архаика, глубинная языческая мифология русского народа потому и страшит «молодых ленинградцев», что они оторвались от него, лишились защиты и только язык оберегает от окончательного выпадения из русской культуры.

Но именно особое видение мира и сформировало «ленинградскую поэтическую школу». С этим видением можно не соглашаться, спорить, признавать его условность, но именно этот специфический взгляд на бытие позволяет говорить о школе как о явлении в русской литературе. Менять основы мироздания, создавать собственный язык – для этого нужна как минимум смелость.