Литературная Газета 6488 ( № 47 2014)

Охичевы создали свой семейный ансамбль. Матушка играет на виолончели и клавишных, девочки на скрипке, клавишных и на гитаре. Они закончили с отличием музыкальную школу по классу скрипки, теперь учатся по классу гитары. Сам священник поёт. Кроме того, отец Димитрий обучает дочек английскому языку (в школе они учат немецкий), занимается с ними спортом. В доме имеется спортзал с оборудованием для пауэрлифтинга. В прошлом году они со старшей дочерью Машей приняли участие в соревнованиях по этому виду спорта и, став абсолютными победителями, выполнили нормативы 3-го взрослого разряда. Матушка Ольга владеет разными рукоделиями: прекрасно шьёт, вяжет спицами и крючком, а в последнее время освоила технику бисероплетения, делает таким способом иконы.

Им есть чему научить и что передать шестерым приёмным детям.

Теги: общество , семья

Другое время

Когда моей маме было двадцать лет, она была очень храбрая. Только что окончив медицинское училище, она стала фельдшером в татарской глухомани, где её хотели хитростью выдать замуж: красивая, образованная, городская, русская - ха-рошая невеста для деревенского татарского парня! Мама не поддалась на лукавые уговоры заночевать: в темень, зимой, в малознакомой местности ушла со двора, чтобы только не оставаться под сомнительным кровом. Потом ей захотелось перемены мест, и она поехала поваром в геолого-разведочную экспедицию в Казахстан – одна, почти девчонка, с семью почти незнакомыми мужчинами. Сохранилась фотография с той поездки: мама, изумительно молодая, коротко стриженая, смеётся, хохочет. Кто делал тот снимок – я не знаю. Эту часть жизни моей матери я знаю лишь по её рассказам и нескольким фотокарточкам – да ещё мешочку с тусклыми камушками: кажется, там были мрамор и флюорит, точно уже и не помню, хотя именно эти маловыразительные образчики в детстве побудили меня прочесть несколько книг о геологах...

Но нет: я никогда не знала свою маму такой храброй. Наоборот: чем старше я становилась – тем осторожнее, тем, мне казалось, скучнее была моя мама. Меня это раздражало. Я хотела жить интересно, я ненавидела опеку. Рассматривая старые фотографии, я пыталась напомнить маме о ней самой, прежней. "Тогда было другое время", – неизменно отвечала мама. И, как ни противно было с этим соглашаться, была права: я росла в девяностые, и время определённо не выдерживало критики. Но если на детей, гибких и переимчивых, время накладывало свой не слишком привлекательный отпечаток, то взрослых – и уже совершенно советских – людей оно гнуло куда сильнее.

Что я знаю о моей маме? Я вставала в шесть утра, но она вставала в пять. Готовила для семьи завтрак. День за днём уходила в темень, в грязь, чтобы успеть в трясучий автобус, который вёз её куда-то на завод – на завод, который годами задерживал ей зарплату. Я могла ненавидеть убожество и неустроенность быта, но для меня всё ещё было впереди. Будущее, какое бы оно ни было туманное, ждало меня. А для моей мамы будущее съёживалось до размеров месяца, может быть, года, когда надо было решать, как из ничего сделать что-то[?] В восемьдесят девятом мы ещё могли планировать поездку в Москву «как только немножко накопим денег» – спустя несколько лет от этих мечтаний ничего не осталось.

Ещё мама часто болела. Я помню эти недели, полные горечи, и страха, и дурных предчувствий. Я никогда не умела молиться – не умею и сейчас – но тогда я молилась. За маму. Никого я так не любила тогда, как маму. Я и бабушку любила за то, что она мамина мама. Ни по ком я так не скучала. Я хранила записки, которые она мне изредка писала. И, да, мне казалось, что она мне уделяет недостаточно внимания. Не столько, сколько мне было нужно. Потому что и про завод, и про болезни, и про постоянную хроническую усталость я понимаю сейчас – но не тогда.

Когда я стала старше, мне захотелось не быть похожей на маму. Она определённо оставалась в другом времени, не подходила для нового, не понимала и не принимала его. Больше всего ей хотелось оградить, защитить от времени свою семью. «Чтобы все были в кучке» – так это называла бабушка. Мама так никогд не говорила, но желала, в сущности, того же. Она – но не я. Каким бы паршивым ни было время, его надлежало освоить. У меня была на это энергия, но ни грана опыта. Опыт мамы не годился. Он принадлежал другому времени, которому страна так малоосмысленно позволила утечь, сгинуть, стать неактуальной историей.