Литературная Газета, 6498 (№ 08/2015)

Ошалелая муха снова принялась метаться по подоконнику, видимо, до следующей попытки пробить стекло. Заколдованный мир шифровок вновь перенёс Иосифа Адамовича в далёкие воспоминания, ласкающие самые возвышенные душевные чувства. Он вспомнил, как, уезжая из Москвы на своё первое ответственное задание, его молодую грудь, спрятанную под ласковым ворсом шинели, переполняло ощущение радостной тревоги. Он, словно молодой Николай Ростов, страстно желающий доказать государю свою преданность, с нетерпением ждал момента, когда делом сможет подтвердить приверженность идее. Конечно, сам Иосиф и не догадывался о существовании Николая Ростова, ведь про это не писали в тех бумагах, которые он читал. Но правды ради следует отметить, что позднее из материалов дел он узнал, кто такой Пастернак и товарищ Живаго, а по тюремным коридорным слухам до него дошли некоторые сведения о своём тёзке Иосифе… Бродском. Чем конкретно занимался товарищ Бродский, штатный сотрудник Четвёртого управления так до конца и не понял, но зато уяснил, что это был социально опасный элемент, дезертир и к тому же, по информации осведомителей, тунеядец. Размышления о Бродском вернули его на секунду в реальность. Он увидел перед собой всё тот же зашифрованный отчёт о проделанной работе и стал судорожно нашаривать в своём сознании потерянную приятную мысль, чтобы вновь почувствовать сладость, прерванную воспоминаниями об антисоветских элементах. «О чём же я это… о чём, – думал он, – где же я был… да что же это такое…» И, подцепив потерянную нить, успокоился и погрузился в сказочную дрёму.

Стоя в тамбуре в поезде в Карелию, Ёся представлял себе, как он бросится громить антисоветчину: обыски, аресты, допросы, – он будет на высоте, он докажет всем, чего он стоит, он выбьет нужные ему показания и доставит требуемые данные в центр. Всё это он рисовал себе красочно, самоотверженно. Дело в том, что он был сентиментален. С годами сентиментальность не только не притупилась, но перешла в разряд слабостей, которых уж никак не должно быть у сотрудника Четвёртого управления. Теперь даже малейшее воспоминание о чём-то хорошем, но безвозвратно ушедшем, могло спровоцировать искреннюю слезу на его старческом зло-морщинистом лице.

Как и предполагалось, Карелия позволила проявить ему такие незаменимые рабочие качества, как умение чётко формулировать задачи и выполнять указания, хладнокровность в любых ситуациях и стойкость, выносливость при любых физических нагрузках. Ёся вместе с группой ездил на обыски, трясся по ночам в ледяной машине «Хлеб», присутствовал на допросах и «выстойках» (человек 100–150 сгоняли в одну комнату, ставили лицом к стене, не разрешали садиться и спать; тут же в центре комнаты стоял стол с бумагой и письменными принадлежностями). Он помогал рыть ямы в морозной Карельской земле, вывозить по бездорожью «отработанный материал», делая несколько рейсов за ночь, перед днём бесконечных допросов. Он, морщившийся поначалу от стонов и криков, со временем перестал вообще обращать на них внимание. Словом, при необходимости он готов был выполнять любую работу, в отчётах он скромно так и писал: «сам стрелял, сам собирал, сам отвозил…».

Во время всей этой бурной деятельности чувство причастности к чему-то великому не покидало его ни на секунду, и уверенность в этой причастности придавала его виду суровую деловитость, внушавшую животный страх более слабым жертвам и порождавшую злость и ненависть в наиболее смелых, измученных сердцах. Горящий взгляд молодого Ёси превратился в непроницаемый, суровый, сверлящий жёлто-серый свет, сочащийся из затемнённых усталостью глазниц. Столичная пресса уже писала о «Третьем процессе», все уже успели забыть Радека и его предательства, одни – простили, другие – расстреляли. Уже давно было покончено с «параллельным антисоветским троцкистским центром» и внимание всех (органов, их трусливых осведомителей и примкнувших к этим двум категориям слабохарактерных элементов из страха быть схваченными, к которым относились и журналисты – если такая профессия вообще существовала в то время) переключилось на «право-троцкистов», а Ёся всё самоотверженно, деятельно, с утра до ночи и с ночи до утра чётко исполнял указания, вносил свою посильную лепту в общее правое дело. Лучшим подтверждением его работы был факт достижения лимитов по обеим категориям в кратчайшие после его приезда в Карелию сроки (менее чем за год) и запрос на увеличение лимитов на 49 единиц по первой и 134 по второй категории. Центр дал добро на новые лимиты. В Москве Ёсю ждали премия, награждение и повышение по службе.