Литературная Газета, 6499 (№ 09/2015)

Не на небе – на земле!

Памятник Петру Ершову в Тобольске

Профессор Пётр Плетнёв однажды весной (дело было в 1834 году) начал лекцию с этих никому ещё не известных стихов:

В долгом времени аль вскоре

Приключилося им горе:

Кто-то в поле стал ходить

И пшеницу шевелить.

А потом в аудитории поднялся круглолицый молодой человек - девятнадцатилетний Пётр Ершов. И студенты увидели автора новой литературной сенсации, который мало чем от них отличался. Он тоже учился в Петербургском университете, тоже скучал на лекциях. Но не дремал, а сочинял свою сказку под впечатлением "Сказки о царе Салтане". Впрочем, Ершов хотел представить «Конька-Горбунка» не вполне литературной сказкой: дескать, он просто обработал и записал то, что слышал от сказителя. Народными сказками он крепко увлёкся подростком, в Тобольской гимназии, в которой потом учительствовал. Бойко рифмовал – и быстро пришёл к идее соединить в стихах несколько сказочных сюжетов. Чтобы получился целый мир – такой, как у Пушкина в «Руслане и Людмиле», но более «доморощенный». Плетнёв познакомил с этой сказкой Пушкина, устроил первую публикацию отрывка в «Библиотеке для чтения», без него не состоялось бы и первое отдельное издание – смирдинское.

Ершову 200 лет. Мы ещё помним двухсотлетие Пушкина, тем нагляднее поколенческая разница между ними. Ершов не способен был понимать Пушкина, общаться на равных, обмениваясь намёками и остротами. Он то робел, то настораживался. Сохранились ершовские воспоминания: «Я бывал у него, если вытащат к нему. Я был страшно обидчив. Мне всё казалось, что надо мной он смеётся, например: раз я сказал, что предпочитаю свою родину (для жительства). Он и говорит: «Да вам нельзя не любить Сибири – во-первых, это ваша родина, во-вторых, – это страна умных людей». Мне показалось, что он смеётся. Потом уже я понял, что он о декабристах напоминает».

Пушкин, по-видимому, начертал первые четыре строки поэмы:

За горами, за лесами,

За широкими морями,

Против неба – на земле

Жил старик в одном селе.

В 1850-е годы Ершов подправил поэму, когда готовил её к очередному изданию после многолетнего запрета. Принято считать, что подпортил, ввёл искусственные просторечия. Новый вариант стал каноническим, его с тех пор переиздают регулярно. Некоторые нововведения 1856-го косноязычны, попадаются и удачи. Но правка в третьей строке, кажется, принципиальная. Он не побоялся изменить пушкинскую редакцию: «Не на небе – на земле». Оно и звучит по-земному, и для Ершова многозначительно. Небожителем он не стал, над неурядицами не возвысился, но сохранил своё – нутряное, земное. Потому и нынче Пётр Ершов среди нас. Лёгкий, остроумный рассказчик. И до сих пор в детских библиотеках мы встречаем зачитанные, даже изрисованные книжки про Горбунка – между прочим, и новейшие издания имеются.

Он, пожалуй, первый великий сибиряк в русской поэзии. Такого из истории не вычеркнешь. О родной Сибири рассказывал громко, хотя в главной своей сказке обратился к старорусскому фольклору, который корнями уходит в те времена, когда русские ещё не обжили Сибирь. Однажды в Тобольск приехали знатные путешественники – наследник престола Александр Николаевич с Василием Андреевичем Жуковским. Ершов преподнёс цесаревичу оду и получил от него в подарок золотые часы. Ермака поэты к тому времени воспевали уже полвека, но Сибирь считали тогда не столько страной чудес, сколько местом ссылки. Свой край Ершов, к ужасу сентиментального Жуковского, любил и в других краях не прижился. И Василий Андреевич вздохнул: «Как такой человек мог оказаться в Сибири!» Этот день стал гимназическим праздником: как-никак, до юного Александра представители царской фамилии не посещали Тобольск.

Нам не отмахнуться от многолетней дискуссии об авторстве «Конька-Горбунка». Главный довод против Ершова – обидный для поэта и, на мой взгляд, несправедливый. Ценители поэзии не верят, что столь посредственный стихотворец мог создать шедевр[?] «Не мог 18-летний студент, стихов до того не писавший (в лучшем случае написавший несколько откровенно слабых стихотворений), сразу написать гениальную сказку. К тому же придётся признать, что 18-летний Ершов был много гениальнее 18-летнего Пушкина, которому в таком возрасте такую сказку написать и не снилось. И куда делся талант? В остальных стихах Ершова нет ни одной талантливой строчки», – рассуждает В.А. Козаровецкий, один из наиболее энергичных и даровитых сторонников «пушкинской» версии. Если это мистификация – то небывалая, гениальная. Потому что и через 180 лет доводов в пользу Ершова больше… Филологи, как правило, не относятся к этим изысканиям всерьёз. Но сам спор о Ершове плодотворен: в азарте исследователи наталкиваются на открытия, это пользительно.

Между тем в сказке есть и не слишком глубоко зашифрованный автограф автора – рассказ о лихом Ерше. Таким Пётр Павлович был смолоду: