Литературная Газета, 6500 (№ 10/2015)

Думаю, что мысль об общем в российских условиях всегда была не менее значительной, чем артикуляция непохожести и самоценности. Литературы народов России – система взаимоотражающих зеркал, и для каждой из них нет ничего заведомо ненужного или заведомо чуждого. Эта открытость или изнутри возникающая потребность в диалоге входит в состав того, что мы называем самоопределением и самоутверждением, если, конечно, понимать диалог как собеседование идентичностей, когда особенное остаётся таковым. Если же говорить о художественно-коммуникативной макростратегии, соприродной российской цивилизационной доминанте, то надо признать, что у литератур народов России здесь особая, ни с чем не сравнимая роль и функция. Каждая из них, сохраняя самобытность, живёт укоренённостью в родной почве, но держится на ветру истории и силой взаимного притяжения и только ей, этой силе, дано сокращать культурную дистанцию между народами, укрепляя чувство «общей судьбы».

…Перечитывая «Поэзию народов Кавказа в переводах А. Тарковского», я вдруг в примечаниях «споткнулся» на фразе «русская многонациональная литература». Описка или оплошность? Если литература «многонациональная», то она непременно советская или российская, но если речь идёт о русской литературе, то при чём здесь «многонациональная»? Ни в каком дополнительном символическом укрупнении русская литература, разумеется, не нуждается, но что-то в том оксюморонном словосочетании наводило на размышления…

В метафизическом смысле «национальное» в русской литературе тяготело к такому самопреодолению, когда раздвигались границы и предвосхищались новые духовные горизонты. Один из высших смыслов, к которым пробивалась художественная мысль, станет понятнее, если вспомнить о толстовской устойчивой приверженности «идеалу муравейных братьев», живущих, как известно, по закону солидарности.

В нашу эпоху сокрушительной победы интереса над идеалом найдутся желающие заняться разоблачением простодушного морализаторства и доверчивости ко всякого рода утопиям. Но идея преодолеваемого отчуждения ради межнационального согласия в русской литературе ориентирована не столько на «светлое будущее», сколько на практическую этику, т.е. на претворение в жизнь.

Позабывшие распри народы «в великую семью соединятся» у Пушкина, «стать братом всех людей» у Достоевского, «уменьшение несогласия» у Толстого – так определялась этическая сверхзадача, соразмерная по своей нравственной высоте мощному эстетическому потенциалу. Вхождение в инонациональный контекст, распознание другого голоса и другой жизни в её тёплой человеческой конкретике становились чуткой диагностикой возможного сближения. Эта озабоченность поиском языка взаимопонимания находила благодарный отклик в литературах народов России. Отличаясь разностадиальностью и художественной разноуровневостью, они были едины в своём особом отношении к русской литературе, которое подразумевало радостную добровольность ответного культурного и душевного движения.

Слово «многонациональная» кажется эмоционально остывшим и обесточенным из-за накопленной инерции его использования. Но если «стереть случайные черты» и разглядеть историософскую нагрузку неологизма «русская многонациональная литература», то обнаружится главное – сопрягающая мысль, кровно заинтересованная в общем деле и в таком признании разнонационального многоголосия, когда оно предстаёт благом, а не обузой...

Теги: литературный процесс

А книги всё ждут…

Фото: ИТАР-ТАСС

"Волонтёры? Заходите", - невысокая рыженькая женщина, приветливо улыбаясь, идёт нам навстречу, полицейский отходит в сторону, и наша довольно-таки пёстрая группа входит на территорию института. Шумная компания студентов, солидные научные сотрудники, пожилая пара в стройотрядовских брезентовых ветровках, худенькая мама с дочкой-подростком – люди разных возрастов, разных социальных групп, очередная смена добровольцев, пришедших помочь сгоревшей библиотеке в эвакуации книжного фонда.

Следом за нашей проводницей идём вдоль сгоревшего здания. Это гордость советского модернизма, проект архитектора Якова Белопольского, тех времён, когда страна, развёрнутая в будущее, строила для своих учёных дворцы, а наука создавала интеллектуальную мощь державы. Здание построено в 1974 году специально для института-библиотеки: два массивных этажа книгохранилищ и лёгкий, аквариумно-прозрачный этаж читальных залов и рабочих кабинетов с зенитными фонарями, прозрачными, высокими потолками. Светлый паркет. Много зелени в вестибюлях. Удобные уголки для отдыха. Рациональность во всём: даже искусственный пруд с фонтанами перед главным входом когда-то честно вносил свой вклад в общую архитектурную симфонию: трудился на благо вентиляции книгохранилищ.