Литературная Газета, 6504 (№ 14/2015)

Вне сферы религиозной, духовно-нравственной проблематики невозможно представить искания многих персонажей русской литературы: Онегина и Печорина, Обломова и Болконского, братьев Димитрия, Ивана и Алексея Карамазовых, героев прозы и драматургии Чехова… Глубинные религиозные истоки драмы «лишнего человека» выявлены в «Пушкинской речи» Достоевского, а выдающийся философ и литературный критик протоиерей Сергий Булгаков, размышляя о «тоскующей, рвущейся и неспокойной» вере чеховских персонажей, о заблуждениях и прозрениях Ивана Карамазова, этого «русского интеллигента… с его пристрастием к мировым вопросам, с его склонностью к затяжным разговорам, с постоянным самоанализом, с его больной, измученной совестью», ёмко сформулировал выстраданное русской литературой убеждение в том, что «критерий добра и зла, а следовательно, и нравственности не может быть получен без метафизической или религиозной санкции».

Примечательно, что золотой век русской литературы совпал с расцветом Оптиной пустыни как крупнейшего в России ХIХ – начала ХХ вв. духовного, культурного, просветительского очага, к которому устремлялись в том числе и многие представители творческой интеллигенции. Так, за духовным советом к преподобному Макарию в последние годы жизни приезжал Н.В. Гоголь, его духовными чадами и собеседниками по переписке были супруги И.В. и Н.П. Киреевские, помогавшие старцу в деле перевода и издания святоотеческих книг. В разные периоды Оптинская обитель становилась центром притяжения для Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, В.С. Соловьёва, К.Н. Леонтьева… В «Братьях Карамазовых» не только создаётся образ старца Зосимы, навеянный общением автора с преподобным Амвросием, но и силой художественной и мистической интуиции постигается сам феномен старчества в качестве «страшной школы жизни», которую «обрекающий себя принимает добровольно, в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы мог наконец достичь, чрез послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли».

ХХ век явил в русской литературе пёструю картину религиозных исканий в широком диапазоне от взлётов истинно христианского чувства, воплотившегося, к примеру, в зрелой поэзии А. Ахматовой, пастернаковских «Стихотворениях Юрия Живаго», прозе И. Шмелёва, Б. Зайцева, В. Распутина, в обращённой к русской литературе религиозно-философской мысли конца ХIХ – первой половины ХХ вв., до богоборческих устремлений, нацеленных зачастую на конструирование религии «человекобожества». Однако и в веке ХХ, прямо или опосредованно, осознанно или стихийно для самих авторов, христианское миропонимание продолжало оказывать существенное воздействие на отечественную литературу и культуру. Вне христианского мировоззренческого и образного контекста невозможно полноценно осмыслить такие, например, художественные явления, как историософская романистика Д. Мережковского и в целом комплекс «неохристианских» идей Серебряного века; «богостроительские» устремления в творчестве М. Горького (повесть «Исповедь»); религиозные поиски, метания, «эксперименты» героев прозы и драматургии Л. Андреева; конструирование «человекобожеской» утопии в лирическом и поэмном творчестве В. Маяковского («Облако в штанах», «Человек»), С. Есенина («Октоих», «Пришествие», «Преображение», «Товарищ», «Инония»); трансформация житийного жанра в литературе соцреализма («Как закалялась сталь» Н. Островского); религиозно-философские аспекты содержания «Мастера и Маргариты» М. Булгакова… Имплицитным религиозным смыслом наполнены многие произведения писателей-«деревенщиков» – как, например, в случае с опровергающими материалистическую картину мира и атеистическую идеологию прозрениями старухи Дарьи из повести В. Распутина «Прощание с Матёрой» о неминуемом загробном суде перед лицом предков. Православное миропонимание существенно повлияло и на художественный мир А. Солженицына, на выразившееся в его публицистических работах эстетическое кредо.

Ярким и художественно весомым примером серьёзного обращения современной культуры к христианскому опыту может служить завершённая в 2003 г. масштабная поэма-тетралогия Юрия Кузнецова «Путь Христа», представляющая собой не просто поэтическое осмысление евангельских сюжетов, но открывающая в проповеди Христа, Его деяниях и пророчествах ключ к пониманию хода национальной и всемирной истории. Конкретные вехи Его земного служения раскрываются в надысторическом ракурсе и проецируются на сегодняшний день человеческой цивилизации. Незаурядная и в художественном отношении, поэма отличается тонко продуманной архитектоникой, повышенной экспрессией образного ряда, органичным сочетанием эпически монументальной манеры и интимного лиризма, активного присутствия авторского «я» – вдумчивого «свидетеля» и проникновенного «летописца» евангельских событий.