Литературная Газета, 6507 (№ 17/2015)

К чести Богомолова надо отметить, что пошлости он изъял, а сентенции свёл к минимуму. Но тем же заступом, коим он корчевал очевидные изъяны пьесы, он выпотрошил из неё и то, что, собственно и даёт ей право на сценическое существование. Великую любовь, которой романтик-ювелир верой и правдой служил шесть десятилетий, г-н режиссёр низвёл до химеры, порождённой его разъедаемым опухолью мозгом, что превратило самого мистера Ходжера в отъявленного негодяя. Богомолов «исправил» текст МакОлифф: миссис Ходжер, не дождавшись мужа с работы, якобы звонила на фирму, и там сказали, что охранять королевские регалии до коронации командировали другого сотрудника. Но в таком случае всю жизнь терзать жену сравнениями с той, кого ты видел только в телевизоре, – низость, которую не извинить неосознанной жестокостью пылко влюблённого. И если обещание юбилейного чаепития – блеф, то обречь преданную тебе женщину на все унижения бедности («пенсионерка, выбирающая в магазине среди мятых помидоров наименее мятые»), приберегая для подарка королеве собственноручно изготовленное ожерелье из 60 (по камешку в год) бриллиантов – предательство, оправданию вообще не подлежащее.

Наталья Тенякова играет верную супругу, в финале изображающую перед умирающим мужем королеву. Метаморфоза блистательная, однако волею режиссёра лишённая психологического фундамента. Чем питается многолетняя лютая ревность, если её носительница уверена, что «ничего не было»? По какому наитию у отнюдь не Клеопатриного ума простолюдинки активируются королевский взгляд на жизнь и соответствующие манеры? А ведь сцена последней встречи – безукоризненное воплощение актрисой всего того, что принято называть царственным величием.

Высокоопытная сиделка Кэти (Дарья Мороз) – единственная привилегия, которую может себе позволить нищий ювелир, в спектакле – просто служебный персонаж. Тогда как в пьесе именно она уговорит пылающую любовью-ненавистью жену разыграть монарший визит, чтобы её пациент покинул сей мир счастливым, нарядится «королевой», но опоздает к назначенному часу – в придворный «бентли» врежется грузовик и полиция перекроет улицу. У Богомолова она просто в нужный момент исчезает со сцены, а её милосердие так и остаётся декларацией.

Собственно, по замыслу режиссёра все чувства, кои положено испытывать персонажам, остаются только словами, произносимыми ровными, безжизненными голосами. Каково обитать в этой эмоциональной клетке таким щедрым на сильные страсти и необоримое обаяние актёрам, как Табаков и Тенякова? Большую часть действия актёры неподвижно сидят вокруг стола, а их лица крупным планом транслируются на четыре огромных экрана. Лишив талантливейших мастеров практически всего арсенала воздействия на публику, сделав их послушными марионетками, г-н Богомолов отвёл себе роль не просто кукловода, но – демиурга: всё, что нужно чувствовать публике и что она должна думать по поводу происходящего на сцене, изложено белым по чёрному на тех самых экранах.

От фирменной богомоловской «фишки» с титрами собственного сочинения уже с души воротит. С каждым разом действо, конструируемое г-ном режиссёром, всё дальше от живого театра. В недавнем ленкомовском «Борисе Годунове» экраны ещё достаточно скромно держатся по периметру игрового пространства, а здесь уже нахально вытесняют актёров на периферию, а то и заменяют вовсе (подмена подлинного виртуальным – любимая забава пост­модерна):

«Начало»

«Начало конца»

«Начало конца начинается»

«Сестра делает укол»

«Морфий попадает в кровь»

«Кровь разносит морфий по дряхлому телу, словно талый снег»

Этот урок чтения (как-никак Год литературы на дворе, и открывали его именно в МХТ) длится долго. Когда зритель втягивается в процесс, его начинают зомбировать:

«Память – это опухоль»

«Умереть весной означает всего лишь: умереть весной»

«Прими смерть, как подарок на день рождения от папы и мамы, когда они входят в комнату с цветами и шариками»

«Смерть приятный гость, если умирающий радушный хозяин»

Чтобы сотворить такой панегирик смерти, надо очень не любить жизнь. Концептуализм г-на Богомолова не остался незамеченным просвещённой критикой. Но сыграть «шедевр» только для пары сотен избранных не получится. Театр (пока, во всяком случае) немыслим без публики – рядовой, непремьерной. Однако если уж от неё никак не избавиться, кто помешает г-ну режиссёру сделать так, чтобы она чувствовала себя на спектакле как можно неуютней.