Литературная Газета, 6582 (№ 01-02/2017)

Однако не обольщайтесь, дорогой читатель. Членство в братстве Мизерикордия никоим образом не мешает истинным флорентийцам оставаться высокомерными, насмешливыми и крайне самоуверенными. Просто они очень скрытные, не хотят портить свой имидж и по-прежнему продолжают считать служение добру делом анонимным и сугубо личным.

Предыдущие главы опубликованы

в № 25–26, 27, 37, 39, 45, 47, 48 (2016 год)

Мы живём впотьмах…

Мы живём впотьмах…

Литература / Литература / Почерк

Геннадий Калашников 

Поэт. Родился в 1947 году в Тульской области. Окончил филологический факультет МГПИ им. В.И. Ленина. Работал в еженедельниках «Литературная Россия», «Литературная газета», в издательствах «Современник», «Эксмо». Первая публикация стихов – журнал «Юность», март 1971 года. Печатался в журналах «Юность», «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Грани», «Новый берег», «Дарьял», «Гостиная», в альманахах «День поэзии», «Поэзия», «Паровоз», «Лед и пламень», «Диалог», «Ковчег», «Ямская слобода» и других. Автор нескольких книг стихов: «Ладонь» (М., 1984), «С железной дорогой в окне» (М., 1995), «Звукоряд» (М., 2007). Лауреат конкурса «45-й калибр» и премии Пушкинского общества Америки «Душа в заветной лире» (2016).

* * *

Разве я опоздал на пустынный вокзал,

голубиный причал, на заснеженный путь,

где товарный состав разгибает сустав,

на начало начал, на прогон, на финал?

Это мне посигналил стальной семафор

лунно-белым огнём в предрассветном свету?

Разве знаешь хоть что-нибудь ты наперёд,

даже если посмотришь назад,

где обманчиво всё и не видно ни зги?

Разве руку твою удержу я в своей,

если кровь разбегается врозь

и лукавая правда стоит за спиной?

Ветер воздуха полную грудь наберёт

и, слепую опору найдя в пустоте,

накренит всю округу, держа небеса,

лязг железа, гул крови, глухой разговор

– черновик этой ночи – всё сразу и здесь.

Снегопад перебелит страницу, начнёт

свой подробный осмотр-пересчёт,

где и мы учтены, как спешащие вдаль

вдоль железных путей, меж небесных огней

между жизнью и чем-то ещё.

* * *

Дождь переходит в снег, а снег

обводит мелом дороги и кровли…

Мы с тобой давно задумывали побег

туда, где крестьянин свои обновляет дровни.

Нет, наверно, задумывал я один,

прослышав о счастье, покое, воле,

сам себе царь, себе господин,

но – один всего лишь на миг – не боле:

ведь и в глуши очерченных мелом лесов,

застывших с разбегу рек, в тесноте просторов

ты расщепляешься на множество голосов,

ведущих невнятные разговоры и бесцельные споры.

Всё то, что читал, что тебе напевала мать, 

что сверстник рассказывал, невпопад, украдкой,

всё это не спит и мешает спать,

листает, нервничает, шуршит закладкой.

Ты тёмную реку переходишь вброд,

ища во тьме огонёк папиросы,

словно на берегу тебя встречает тот,

кому задаёшь и на чьи отвечаешь вопросы.

При чём здесь крестьянин и санный след

и пушкинский почерк по белому белым?

Татуировка синеет, мол, счастья нет,

а есть только свет и тьма, обведённые мелом.

Мы живём впотьмах, впопыхах, и весь этот мир,

где досужий крестьянин успел обновить свой полоз,

всего лишь эхо, неясный, зыбкий пунктир,

надтреснутый, запинающийся, негромкий голос,

говорящий чудную, чýдную весть

о том, что ты здесь и уже с пути не собьёшься…

− Господи,− пробормочешь,− если ты есть…

И тут же заткнёшься.

* * *

Отнюдь не подступающая нищета,

а то, что не получается ни черта;

что не входят слово и строчка в паз,

что Ничто вокруг разевает пасть,

что Нигде оказывается тут как тут,

Никогда своих не развяжет пут,−

так мешают жить, как пальца порез:

ушибаешь всегда, куда б ни полез,

хоть в зазубрины времени, чей ход

стучит куда-то наоборот,

уволакивая тебя, как мышь в нору

кухонный трофей: не вру, умру.

Живёшь, как в курьёзе одной строки,

для запятой не хватает длины руки:

Помиловать нельзя казнить,

вот и утеряна смысла нить,

что-то там про порез и паз

в бред ли, в сон завело рассказ,

только знаю, даже не открывая глаз:

свет стоит в окне, озирая нас.

* * *

На земле, на воде не оставишь следа,

жизнь богата и так скудна,

камениста земля и у дна вода

не такая, как не у дна.

Ты всю жизнь играешь в нечет и чёт,

твоё время идёт на слом,

кропотливой волною о берег бьёт

подмосковный твой водоём.

Этой лёгкой волны ледяной перелив,

эта ржавая жадность глин.

Сердцевина воды, сердцевина земли,

сердцевина всех сердцевин.