Литературная Газета, 6592 (№ 13/2017)

Господи, да вся эта вечно в чём-то подозреваемая, морально неустойчивая, трудновоспитуемая, поднадзорная, за бугор стремящаяся богема только этого, в сущности, и желала – любить родину по внутреннему убеждению и чувству, а не по указанию свыше.

Бориса Мессерера называли «королём богемы». В этом тоже слышался некий отзвук иронии, которого ныне приходится стесняться. Не только потому, что традиционная богема как бы социально реабилитирована, но и по той причине, что на фоне нынешнего гламурного бесовства и бесконечных попсовых празднеств она воспринимается как пример демократичного братства и отважного служения своему призванию.

В самом деле, знакомясь хотя бы со списком театральных работ Бориса Мессерера, с перечнем его персональных выставок, на которых были представлены его живопись, графика, а также современные инсталляции, поражаешься не только его колоссальному творческому потенциалу, но и просто безбрежному трудолюбию. Может, потому он и король, что так неиссякаем в своих замыслах и неустанен в своих трудах.

Что же касается богемных сборищ, ночных посиделок за столом, где порой изысканнее «Отдельной» колбасы и рыночных солёных огурцов не было другой закуски, то на память неизменно приходит неоспоримое свидетельство Шукшина о жажде праздника. Компенсации душевных затрат в процессе вдохновенного и мучительного труда. Это ведь самое органичное свойство художественной натуры, для которой этот внутренний, неофициальный праздник, прежде всего праздник общения – не что иное, как награда, драгоценнее любых званий, почестей и премий. Я не проповедую здесь непризнанность и бессребреничество, я только смею предположить, что чествования и фанфары, заглушившие жажду внутреннего праздника, иссушают талант.

Не потому ли всемирно известные мэтры, увенчанные всеми мыслимыми лаврами, нередко соседствовали за столом у Бориса Мессерера с гонимыми авторами неведомых шедевров, которым в обозримое историческое время предстояло стать мировой классикой.

Несомненно, втайне гордясь тем, что собирал в своём художественном доме чуть ли не весь цвет советского искусства, автор книги описывает эти вечера как нечто вполне естественное. Думаю, по той причине, что главным его тщеславием и главной гордостью в любом обществе была и оставалась Белла. Это для неё он устраивал эти праздники жизни, эти бесконечные «фиесты», если употреблять вслед за Аксёновым знаменитое хемингуэевское понятие.

Невольно посещает мысль о том, что сердечные, без чинов и званий, без особых поводов, если не считать таковым взаимное тяготение, сходки московской богемы эпохи были лучшим её временем в обозримом историческом пространстве. Так и подмывает назвать не слишком броский период отечественного бытия по аналогии с Серебряным, бронзовым, что ли, веком.

По традиции богему принято бранить и справа, и слева за безыдейность и беспринципность, за склонность к компромиссам и конформизм, за эгоизм и легкомыслие, за отсутствие убеждённости и непримиримости. И вправду среди «единого прекрасного жрецов» не так уж часто встречались твердокаменные борцы. Вольнодумцев, фрондёров, скептиков и насмешников было сколько угодно, но жертвенных активистов можно было пересчитать по пальцам. Богемное существование, если вдуматься, предполагало свой способ сопротивления несвободе, не такой самоотверженный, как диссидентство, но и не такой фанатичный. Он заключался в верности своему искусству, наперекор всему, своему предназначению, то есть, по выражению Мандельштама, своему сознанию правоты. И когда руководящие «инстанции» на эту правоту покушались, инфантильная, легковерная богема неожиданно обнаруживала непоколебимую решительность и стойкость. Как та же Белла Ахмадулина, бросавшаяся на защиту каждого из своих опальных друзей. По свидетельству мужа и единомышленника, святая заповедь «неси свой крест и веруй» оставалась для неё важнее и успеха, и благоденствия, и славы.

Борис Мессерер не литературовед и не искусствовед. Он – художник, и книгу написал художественную, эмоциональную, полную тончайших деталей, подметить которые способен только особо устроенный глаз творческого человека. И вместе с тем неоспоримо достоверную, документированную в каждом движении души, примиряющую ум с сердцем.

Это книга памяти любимой женщины и великого поэта, не поручусь, что в данном случае важнее. Это книга памяти незауряднейших людей, кровно родных и родных духовно, без которых художник не стал бы тем, кем он стал. Это книга памяти своего времени, своего поколения и своего круга творцов, который несколько снисходительно именуют богемой, не отдавая себе отчёта в том, что они – один из самых значительных вкладов России в мировую культуру и мировую человечность.

…Белла Ахмадулина рассказывала Борису Мессереру о том, как её, четырёхлетнюю, бабушка везла в эвакуацию. На каком-то полустанке рядом с их поездом остановился воинский эшелон, красноармейцы-призывники с шутками и прибаутками ехали на фронт. На платформе один из них подошёл к Беллиной бабушке: – Тётка, дай девчонку подержать. Не бойся, не уроню.