Литературная Газета, 6600 (№ 22/2017)

В 1946 году на севере Астраханской области на полигоне Капустин Яр началось строительство Государственного центрального полигона реактивной техники. С той поры здесь отработано 12 видов реактивной артиллерии, свыше 30 ракетных систем стратегического назначения, отсюда произведён первый пуск ракеты Р-2 и первой крылатой ракеты, положивший начало отработке ракетного оружия для оснащения подводных лодок.

22 июля 1951 года с космодрома Капустин Яр был осуществлён пуск ракеты с живыми существами, дворовыми собаками.

7 октября 2015 года ювелирно точной ракетной атакой за тысячи километров от цели моряки Каспийской флотилии (детища Петра) уничтожили в Сирии инфраструктурные объекты ИГИЛ (организация, запрещённая в России). 

„Да не судим будешь!“

„Да не судим будешь!“

Литература / Обозрение / Сороковины

Последняя встреча Альберта Лиханова (справа) и Анатолия Алексина

Фото: Дмитрий Лиханов

Теги: Анатолий Алексин , память

Вспоминая Анатолия Алексина

Из Люксембурга позвонила Алёна Зандер, названная дочь Анатолия Алексина, и сказала, что он умер 1 мая. Ему шёл 93-й год.

У нас что-то перестают жалеть старых людей. Отжил девяносто, да ещё с гаком, сполна получил свой кусок жизни – возблагодарим судьбу.

И всё-таки, всё-таки… Ведь каждого должна посещать эта простая мысль: с уходом дорогого или просто хорошо тебе знакомого человека уходит и часть тебя самого. Уходят встречи, споры, несогласия. Даже обиды уходят.

Я был готов к звонку из Люксембурга, потому что сумел попрощаться с Анатолием Георгиевичем. Два года назад меня позвали в Париж на презентацию двух моих переведённых книг, и сын мой Дмитрий, хорошо знавший и Алёну, и Алексина, предложил: «А давай съездим к нему, там же рядом!»

Мы взяли пару его новоизданных в Москве книг, которые он не видел, и скоро оказались в чистенькой богадельне, которую по-нашему можно назвать домом ветеранов, но тяжело больных.

Анатолий Георгиевич сидел в коляске, я подошёл к нему, наклонился, спросил:

– Узнаёшь?

Слёзы выкатились из немигающих глаз. Он прошептал:

– Я всё помню!

Нам разрешили переместиться к ресторанчику напротив, мы заказали обед, немного коньяка.

Он почти не говорил – как это не похоже на Алексина. Но то, что произносил шёпотом, было для него решающим, хотя и неисполнимым.

Незадолго до этого, в том же корпусе, что и дом престарелых, в клинике, скончалась от онкологии его жена Татьяна Евсеевна Сетунская. Мы успели с ней перемолвиться в интернете... А на книжки из Москвы он глянул отстранённо, как на что-то чуждое – и это было непохоже на него.

Коньяк он выпил. Дмитрий с Алёной отошли в сторону, и я сказал то, что должен, наверное, был сказать, потому что любил и люблю его повести, напечатанные в «Юности», и искренне, широко признанные дома.

– Зря вы уехали! В России вам было бы лучше. Вам бы поклонялись и новые люди, и нынешнее государство!

Из него снова покатились слёзы. Он прошептал:

– Можно мне вернуться?

– Конечно, можно! – воскликнул я, а за скобками повисло: только к кому?

Когда с кем-то долго не видишься, не переписываешься, не говоришь по телефону, такой человек как бы замирает во времени – остаётся в сознании твоём таким, каким ты его запомнил при последних встречах. Я содрогался, разглядывая дорогого друга через двадцать лет после последнего общения. Он уехал в Израиль, не сказав об этом даже своим самым близким друзьям, хотя кому какое дело до именно такого решения взрослого человека? Не попрощался он и со мной. И вот теперь я сидел с ним, двадцать лет спустя, совсем по Дюма, и не испытывал никакой досады.

Он выбрал своё. Он поверил в то, что не знал, и разуверился в том, что его признавало: и орден Ленина, и два «Трудовика», и две Госпремии, и собрание сочинений, и, главное, признание читательских миллионов – можно было рассчитывать на такое же, переехав даже в самую тёплую заграницу?

Впрочем, ошибаются все и у каждого свои печали.

А тогда я попросил Анатолия Георгиевича подписать автограф читателям «Юности». Почти уверен, что это был последний автограф.

Анатолий Георгиевич прославился тем, что писал короткие повести – потому, среди прочего, у него было и есть множество читателей. Когда он печатался в «Юности» (больше 20 повестей), всё это становилось мгновенным достоянием огромной среды – такого не было никогда и нигде в мире. Его повести влияли на мораль впрямую – они становились действенным педагогическим инструментом. Его любили учителя – он помогал им воспитывать учеников: тогда это крепко ценилось.