Литературная Газета, 6609 (№ 32–33/2017)

Коль не вельможа – ты не человек?

Плывёт по небу тучка весь свой век,

хочу я тоже быть себе причиной.

Замечено, что прелесть китайской лирики в её лаконизме и недосказанности. Представитель «изящной» поэтической школы Цинь Гуань (1049–1100) в полной мере обладал искусством перевоплощения. Вот стихотвореньице, написанное от лица одинокой женщины. Кажется, что в переводе нет лишних слов:

Зябко, поднимусь наверх, одна,

горница, как осенью, темна,

и на ширме – в мареве река.

За окном цветы легки, как сны.

дождик, чуть заметный, как тоска,

шторка виснет на крючке луны.

Я должен сказать, что совершенно восхищён переводом одного, равного по насыщенности целому роману четверостишия поэтессы восьмого века Ли Е:

Что ближе, что дальше, чем запад-восток?

Что глубже, что мельче, чем чистый поток?

Что выше, что ярче, чем солнце-луна?

Кто ближе, кто дальше, чем муж и жена.

Здесь стих перевода достиг нужной и блестящей сжатости, исчерпав видимый слой подлинника и выведя на свет нечто из невидимого слоя.

Герои должны жить по совести

Герои должны жить по совести

Литература / Литература / Классики

Фото: ИТАР-ТАСС

Теги: Александр Вампилов , литература , пьесы , память

Александра Вампилова всегда притягивали Достоевский и Толстой

Всё, что относилось к классикам – их произведения, дневники, письма, воспоминания о них, – было «золотым запасом» Александра Вампилова.

Он интересовался этим не из интеллигентского любопытства, не для того, чтобы при случае блеснуть редкими знаниями. Это было его богатство, которое помогало отточить мысль, найти точное слово, в конце концов перебить в споре, как в игре, ставку самовлюбленного невежи. Он умножал это богатство, не расставаясь со студенческих лет с любимыми книгами, посещая литературные пенаты, общаясь со знатоками отечественной и мировой словесности.

Например, появившись ненадолго в Омске, связанном с острожным заключением Достоевского, Александр первым делом отправился туда, где бывал писатель. Местный журналист А. Лефлер писал о профессиональном любопытстве Вампилова: «До того как пойти ко мне, он обошёл все “достоевские места” города. Был и возле комендантского особняка, и во дворе медицинского училища, где много лет назад располагался сам “Мёртвый дом”, и возле деревянного зданьица, где была когда-то арестантская палата и где Фёдор Михайлович часто получал передышку благодаря доброте милейшего Ивана Ивановича Троицкого – штабс-доктора военного госпиталя…

А потом Саша говорил, что перед отъездом он прочитал “Записки из Мёртвого дома”. Говорил, что это замечательная, глубочайшая книга и что она не такая уж страшная, как мы привыкли считать. Много в ней и смешного. Но дело не в страхе или смехе, а в том, что она уникальна, эта книга, – своей философией, своим психологизмом, доходящим до непостижимых пределов, и тем, что она очень русская. Никакой француз, никакой немец не смог бы написать такую книгу, просиди он в каторге не четыре, а хоть сорок лет. И говорил ещё Саша, что плохо у нас понимают эту книгу, мало говорят о ней, неумело толкуют».

Напомним, что Достоевский в «Записках из Мёртвого дома» приводит одно расхожее утверждение, не соглашаясь с ним, споря болезненно, упрямо:

«Пора бы нам перестать апатически жаловаться на среду, что она нас заела. Это, положим, правда, что она многое в нас заедает, да не всё же, и часто иной хитрый и понимающий дело плут преловко прикрывает и оправдывает влиянием этой среды не одну свою слабость, а нередко и просто подлость...»

Позже в «Дневнике писателя» Достоевский продолжил эту мысль:

«Ведь этак мало-помалу придём к заключению, что и вовсе нет преступлений, а во всём “среда виновата”... «Так как общество гадко устроено, то в таком обществе нельзя ужиться без протеста и без преступлений. Так как общество гадко устроено, то нельзя из него выбиться без ножа в руках”. Вот ведь что говорит учение о среде, в противоположность христианству, которое, вполне признавая давление среды и провозгласивши милосердие к согрешившему, ставит, однако же, нравственным долгом человеку борьбу со средой, ставит предел тому, где среда кончается, а долг начинается».

А у Вампилова? В очерке о родном посёлке «Прогулки по Кутулику» он писал:

«Ведь среда – это мы сами. Мы, взятые все вместе. А если так, то разве не среда каждый из нас в отдельности? Да, выходит, среда – это то, как каждый из нас работает, ест, пьёт, что каждый из нас любит и чего не любит, во что верит и чему не верит, и, значит, каждый может спросить самого себя со всей строгостью: что в моей жизни, в моих мыслях, в моих поступках есть такого, что дурно отражается на других людях?

Спросить, ответить на этот вопрос, а потом жить по-новому? Как просто! Как легко на словах и как нелегко на деле.