Порой уроки Любимова были чересчур жестоки. Он мог вдруг железно при всех перейти «на вы» и, раздражённо останавливая репетицию, говорить в микрофон:
– Стоп… Это всё не годится. Вы сейчас какой-то девятиклассник… Вы плохо говорите текст. Но я не могу всех из-за вас держать на сцене, тут много ваших коллег… Это некрасиво – их терпение испытывать… Давайте ещё раз! – а через минуту снова:
– Стоп! Это ни в какие ворота не лезет! Вы даже не можете сухо и отстранённо сказать фразу, написанную хорошим писателем! Помню, как меня уже начала бить дрожь, как подошёл Валерий Золотухин: «Сынок, зайди ко мне!» И уже потом, там, в гримёрке: «Пойми ты, что шеф… садировал нас с Володей гораздо сильнее! Терпи. Не выходи из себя! Вот Володя на репетициях «Гамлета» чуть от него с ума не сошёл! Шеф ему: «Вы вахлак из подворотни, а не принц…» А Володя ему: «Ну так покажите, как надо-то!!!» Так что это всё, Влад, ерунда! Получится у тебя! Читай «Отче наш» и терпи! Вот, помню, в канун выпуска «Гамлета» я встретил на «Мосфильме» Иннокентия Михайловича Смоктуновского, – резюмировал Золотухин уже с улыбкой, – он мне:
– Валера, а что, Юрий Петрович «Гамлета» ставить решил?
– Так и есть, ставит…
– А кто репетирует? Володя?
– Да, Володя репетирует…
– С гитарой?
– Не без этого…
– Ох, шалуны…
«Шеф он и есть шеф, – думал я, – столько он прожил, пережил, перемолол, превозмог… Спорить с ним совершенно бесполезно, он и сам об этом говорит. Так что вперёд. Творчество, выдумка, сочинительство, а ещё работа и только работа. Идеология Любимова – труд. Он родом из времени постоянного труда и борьбы».
В конце 90-х мы с Юрием Петровичем вдвоём встречали ночью Пасху в главном православном соборе Таллина. Шли против балтийского ветра и против часовой стрелки Крестным ходом. Потом люди в храме становились к нему, как на исповедь: «Спасибо, что вы приехали к нам. Это так важно прикоснуться к легендарной истории, посмотреть новые спектакли!» Любимов говорил тогда: «Ты знаешь, если наш театр и называть чьим-то именем, то у нас точно театр имени Пушкина. Я так считаю. Мы всегда к нему прибегали, и всегда он нас выручал. Как, впрочем, и Достоевский. Для меня Достоевский и его «Преступление и наказание» – кормильцы…» И я вспомнил, как на генеральную репетицию «Карамазовых» к нам в гости пришёл епископ Василий Родзянко. Как благословил эту сложную работу и сказал слова, которые потом часто повторял Юрий Петрович: «Только, пожалуйста, дорогие мои, проявляйте побольше сердечности…»