Литературная Газета, 6636 (№ 12/2018)

Зато в другой раз – 30 мая 1954 года – Леонов предложил отложить рукопись Маргариты Агашиной. Ему не совсем понравилось стихотворение «Варя». Он отметил, что «в стихотворении Агашиной «Варя», хорошем по существу, слабо выражено авторское отношение к поставленной проблеме. Автору следует ещё поработать над стихами». Правда, Леонова тогда попытался поправить завотделом поэзии журнала Евгений Винокуров: мол, Агашина – «такой автор, что переделывать не умеет и не любит, у неё вылилось стихотворение стихийно». Но Леонов в ответ решительно заявил: «И в данном случае, и наперёд я бы хотел посоветовать отделу поэзии не преклоняться перед стихийностью, это ведёт к зазнайству, к нежеланию авторов кропотливо работать над улучшением своих стихов. Совсем не так поступали великие таланты русской и советской поэзии».

Кстати, чуть позже Винокуров сдал в набор свою собственную подборку. Но Леонов, когда прочитал вёрстку, предложил: «Надо бы поправить стихи в ряде мест, например, в стих. «Работа» говорится, что мозоли после носки вёдер с водой год не сходили с ладоней – неверно, сильно преувеличено. Стих. «Хлеб» – надо переделать строки, где говорится, что непропечённый хлеб к дёснам «прилипал», «отлипали его языком».

В конце 1955 года выяснилось, что Храпченко слишком быстро устал от редакторства. Он стал появляться в редакции «Октября» всё реже. Соответственно, начал угасать и журнал.

Видя это, Панфёров бросился в Кремль. 25 мая 1956 года он отправил в Президиум ЦК КПСС своё обращение.

«Дорогой Никита Сергеевич! – писал Панфёров. – С тех пор как мне за мой антиобщественный поступок партия вынесла строгое осуждение, прошло более двух лет. Тогда на Секретариате ЦК я, выслушав Вашу критику в мой адрес, сказал:

– Брошу пить и приложу все силы для того, чтобы своим трудом заработать доверие партии.

За это время я не только бросил пить, но даже и не выпиваю, что могут подтвердить сотни товарищей, знающих меня.

За это время я упорно и много работал:

Закончил вторую книгу романа «Волга-матушка река»,

Переработал пьесу «Когда мы красивы»,

Написал «Повесть о прошлом»,

Доработал комедию «Скорпион»,

5. Закончил редактуру пятитомника («Бруски», «Борьба за мир», «В стране поверженных» и «Большое искусство»), дописав при этом не менее десяти печатных листов,

6. По просьбе Госполитиздата написал брошюру в 3 печ. листа на тему о директивах ХХ партийного съезда.

Работал я много и упорно, стремясь доказать, что критику со стороны партии я воспринял положительно, что мобилизовал в себе все имеющиеся силы, дабы сказать, что я всеми мерами стремлюсь исправить свою ошибку. Но, как это ни странно, я очутился перед какими-то «закрытыми воротами»: куда бы я ни обращался со своими рукописями, я всюду получал одно и то же – сначала благоприятное, а следом за этим мне рукописи возвращают (кроме Госполитиздата).

Поверьте мне, Никита Сергеевич, я не из тех людей, которые при первой же беде склоняют голову, но в то же время та обстановка, какая сложилась около меня, становится невыносимой, и без помощи партии я устранить её не смогу.

Не могу умолчать и вот о чём.

Я понимал и понимаю, что меня надо было освободить от обязанностей главного редактора журнала «Октябрь», несмотря на то, что я бескорыстно двадцать пять лет руководил этим журналом и за эти годы нам удалось не один десяток молодых талантливых писателей ввести в литературу (Б. Полевой, М. Бубеннов, А. Первенцев, Т. Сёмушкин, А. Коптяева, Н. Грибачёв, Е. Мальцев, Н. Шундик, А. Андреев и т.д.). Но я не понимаю вот чего: при журнале «Октябрь» мы сколотили хороший коллектив писателей, ежемесячно собирали этот коллектив, обсуждали на нём самые животрепещущие вопросы и, несмотря на то, что нас обвиняли в групповщине, не сдавались, сознавая, что делали полезное партийное дело, – так почему же не безызвестный Вам М. Храпченко порушил этот коллектив?

У нас в работе находилось около сорока произведений молодых талантливых писателей, разбросанных по Советскому Союзу, и из них мы ежегодно вводили в литературу новые имена, так почему же М. Xрапченко порушил всё это и погнался за такими «классиками», как Катерли?

Мне на это могут сказать:

– Не твоё дело. Ты тут можешь быть необъективным.

Допустим.

Но факты-то ведь говорят сами за себя.

Поверьте, Никита Сергеевич, лично для меня освобождение от работы в журнале только выгодно: ни за кого и ни за что не отвечай и не трать время на читку рукописей. Но ведь во мне есть сознание долга, и потому я не могу спокойно относиться к тому, что с молодёжью журнал «Октябрь» прекратил воспитательную работу.

Меня не допустили до голосования в Правление Союза писателей, даже в Правление Московского отделения, даже в Бюро секции прозы (заявили: Панфёров стар. Хотя избрали людей гораздо старше меня, как, например, Никулин и Паустовский).

Устранив меня отовсюду, ныне некоторые руководители Союза писателей утверждают:

– Панфёров устранился и зализывает раны.

Что я, искусанный волк, что ли?

И ещё я осмеливаюсь сказать: