Литературная мастерская

Те же инварианты можно увидеть в жизни Льва Толстого, правда, Толстой, как самый умный, о них знал. Это тема бегства, бегства из дома. И столкновение с железной дорогой, и гибель на железной дороге. Не будем забывать, что Толстой погиб, как Анна Каренина, на железной дороге, на маленькой станции. Погиб, разорвав круг своей жизни. Анна вырвалась из своей жизни и этим уничтожила ее, Толстой сделал то же самое. Кстати, на еще один толстовский инвариант, не замеченный абсолютно никем из исследователей, биографов, навели меня недавно семиклассники, которые ходят ко мне на семинар «Бейкер-стрит». Мы там разбираем великие нераскрытые тайны. Говорили о тайне Федора Кузьмича, и они пришли к выводу, что Толстой всю жизнь описывал эту историю. Он встречался с Федором Кузьмичом, это документировано, он знал от него, видимо, какие-то подробности и о тайне Федора Кузьмича проговорился не в «Посмертных записках», незаконченной повести, а в «Отце Сергии», в котором рассказана вся правда об аристократе, бежавшем старце. Эта история, конечно, может быть и не об Александре, а о преследовавшей Толстого мечте сбежать из своего круга, перестать служить людям и начать служить Богу. Такой инвариант у Толстого прослеживается везде: достигнув успеха в любой сфере, он немедленно сбегает из нее и начинает с нуля, потому что все остальные способы жизни представляются ему паразитическими. А больше всего на свете он ненавидит паразитизм, и творческий, и социальный: писать по проверенным лекалам, жить на чужом хребте и за чужой счет, существовать за счет чужого труда и т. д. Ненависть к социальному паразитизму и есть главный толстовский инвариант.

Про пушкинские инварианты, пожалуй, Ахматова и Юрий Арабов написали достаточно, и написали точнее других. И очень верно сказал Михаил Гершензон, который первым исследовал пушкинские инварианты творчества и судьбы. Так что ваша затея будет иметь какой-то смысл, если вы отыщете инварианты чужой жизни.

Правило третье: найти аттрактанты

И наконец, третье, что вам потребуется, — это так называемые аттрактанты. Нужно выбрать в чужой биографии то, что привлекает вас и способно зацепить читателя. Известно, что в случае Маяковского такие аттрактанты — это «менаж-а-труа» и даже, более того, брак втроем (которого на самом деле не было) и самоубийство. Задача исследователя состоит в том, чтобы либо очень точно сыграть на известных аттрактантах, либо найти другие и создать «общие места навыворот», как это называл Чуковский, то есть попытаться, скажем так, демифологизировать сложившийся образ. Есть и другие варианты.

Вообще, всегда очень любопытно находить аттрактанты в чужой судьбе. Я много раз спрашивал у школьников, что им интересно в жизни Пушкина. Им навязаны совершенно четкие варианты: благословение Державина, южная ссылка, договор с Николаем о лояльности, дуэль. А ведь в жизни Пушкина есть совсем другие, в каком-то смысле более интересные поворотные точки. Например, 1812 год. Или вспомнившийся ему в Царском Селе, в 1830 году, этот самый 1812-й, в результате чего он написал «Клеветникам России». Клянусь, если б он в то время не был в Царском Селе и не снимал дачу рядом с Лицеем, он не написал бы этого текста. Он просто вспомнил тогдашние свои чувства. Или взять Дельвига — пожалуй, главную фигуру для Пушкина, их отношения весьма интересны. Когда Дельвиг заболел горячкой и умер после скандала с Бенкендорфом, Пушкин говорил: «Вот первая смерть, мною оплаканная». Он рассказывал Вяземскому, что когда после смерти Дельвига шел по Невскому и встретил Хвостова, то чуть не закричал: «Зачем ты жив?» Вот событие, которое тоже могло бы повернуть историю Пушкина и его биографию другой стороной. Мы привыкли смотреть на него как на человека одинокого, холодного. Вероятно, прав Крапивин, который говорит, что именно пребывание Пушкина в Лицее лишило его чувства дома, не позволило выстроить собственный дом. Боюсь, что в этом вред всех интернатов. Однако мы привыкли к Пушкину холодному, бездомному, не слишком связанному с кем-то, довольно равнодушному к друзьям и даже к семье. Но были же у него настоящие привязанности, и одна из самых драматических сцен в его жизни — это встреча с Кюхельбекером, которого отправляли в ссылку, в то время как Пушкина вели к царю для разговора после коронации в сентябре 1826 года. Пушкин вспоминал: «Нас растащили». Они кинулись друг другу в объятия. Сначала он не узнал Кюхельбекера, ему показалось, что это жид какой-то сидит в углу. Потрясающая лицейская история! И возможно, Тынянов правильно пытался открыть биографию Пушкина лицейским ключом, потому что все было заложено там, в Лицее.

—