Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

Ключевой пример, показывающий драматизм взорванной идиллии, — первая сцена в шиллеровском «Вильгельме Телле». Мы находимся в красивом месте, на берегу Озера Четырех Лесных Кантонов, «напротив Швица». Возможно, в том месте, где сегодня располагается деревня Трайб. Еще прежде, чем поднимается занавес, слышен мелодичный перезвон коровьих колокольчиков. Значит, опять коровы, этот неизменный ингредиент швейцарского первозданного ландшафта. Пастух, рыбак, охотник поют о своей сельской жизни. Потом темнеет. Надвигается гроза. На озере вздымаются волны. И теперь — разрыв картины: вбегает некий человек. Он совершил убийство. За ним гонятся преследователи. Убийство внутри идиллии. У Галлера убийство — принадлежность городской жизни. Галлеровским крестьянам оно знакомо так же мало, как землепашцам Вергилия. Как когда-то первое — совершенное Каином — убийство словно скрепило печатью изгнание человечества из рая, так и теперь это кровавое деяние является радикальнейшим символом взорванной утопии у Шиллера. После упоминания убийства тотчас начинается стремительное развитие сюжета. И заканчивается эта интрига только тогда, когда двое других убийц, Телль и Паррицида, убийца добрый и убийца злой, встречаются и демонстративно расстаются навсегда. Можно сказать, что вся пьеса Шиллера стоит под знаком убийства внутри идиллии.

Национальная греза о народе, далеком от городов и живущем среди первозданной природы — свободно, мирно и разумно, — исполняет в новейшей истории Швейцарии ту же функцию, какую в Америке исполняет национальная греза о «фронтире», а в немецкой истории на протяжении долгого времени исполняла греза о едином рейхе, управляемом добрым императором. Понятие «рейх» сегодня утратило всякое значение, оно принесло людям слишком много несчастий; однако мечта об объединенной стране в разъединенной послевоенной Германии продолжала жить и в 1989 году почерпнула из старых резервов неодолимую силу. «Фронтир» в Соединенных Штатах Америки был реальностью. Мечта о едином рейхе в раздробленной Германии XIX века ориентировалась на конкретную политическую возможность. Идеология же Швейцарии всегда оставалась иллюзорной: она была, если воспользоваться кинематографическим термином, наплывом легенды об Аркадии и буколической литературной практики на совсем другую социальную и политическую реальность. Если такая идеология и в XXI веке продолжает влиять на внутреннюю и внешнюю политику Швейцарии, это показывает, какой огромной властью над коллективным бессознательным обладают подобные картины. Их можно высмеивать, ненавидеть, бороться с ними — но из голов наших соотечественников их так просто не выкинешь. Иеремия Готхельф однажды нашел для этой мысли наглядный образ. Мол, «очень наивно» верить, будто «Господь Бог держит в руке влажную тряпку и может за полчаса стереть все впечатления, которые сохранялись в сознании того или иного народа на протяжении многих веков»[26]. Специфическая для Швейцарии проблема заключается в том, что другие страны давно приняли этот ее аркадский автопортрет и с воодушевлением подтвердили его достоверность. Поскольку такая картина принадлежит к мифологическому материалу, общему для всех народов, все поверили утверждениям Галлера, захотели поверить. Ведь Галлер объявил, что архетипическая греза осуществима; более того, давно осуществлена и каждый может сам ее осмотреть. Такое осматривание позже назвали туризмом.