Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

В местах, где законы — Природы установленье,
Царство Любви существует без принужденья.
Здесь без опаски любят всё, что кажется ценным,
Ценят заслуги, и пред Любовью они равноценны.

Иными словами: в то время как в других странах браки заключаются в соответствии с общественным положением и состоянием жениха и невесты, здесь в счет идут только человеческие заслуги, и такая любовь предполагает полное равенство партнеров. Заключение брака, мотивированное семейными интересами, в подобной ситуации немыслимо. Об этом прямо говорится в красивом двустишии:

Любовь, пылая свободно, не боится наветов,
Здесь любят ради себя, без отцовских советов.

Молодые люди влюбляются, находят путь друг к другу очень быстро. Для любовных историй, которые могли бы стать материалом для литературы, здесь, похоже, нет места. Потому что любовный роман протекает приблизительно так:

Едва воспылает пастух молодой тем нежнейшим пылом,
Что заронил ему в душу любимый девичий взгляд,
Он сразу, не зная сомнений и правил постыдно-унылых,
Правдиво признается в чувствах, которые в нем горят;
А девушка, выслушав всё — если сердце ее отзовется, —
Ответит, что хочет того же, и долго им ждать не придется.

К сожалению, Галлер не дает примечания к этим строчкам, которое подтвердило бы документальную достоверность такого изображения альпийской любовной жизни. Но, наверное, и к ним можно отнести то, что он говорит о своем описании крестьянских состязаний: «Вся эта сцена написана в соответствии с реальностью». Галлер, несомненно, имел в виду определенный обычай, так называемый кильтганг, с которым безуспешно боролась церковь. Парни навещали по ночам незамужних девушек. Парень залезал к девушке в комнату через окно, и она его пускала, если он ей тоже нравился. При этом часто возникали жестокие драки между соперниками. В раннем творчестве Иеремии Готхельфа мотив кильтганга играет значительную роль; Готхельф осуждал этот обычай как безнравственную практику, которая часто имела для молодых женщин трагические последствия. Галлер же, как кажется, совершенно не отягощен соображениями нравственного свойства, что опять-таки свидетельствует о свободомыслии этого молодого ученого и поэта.

Напрашивается вопрос: если политическая значимость этой реализовавшейся утопии столь очевидна, то как обстоит дело с политическим сознанием самих альпийских жителей? Ограничивается ли оно чисто инстинктивными предпочтениями? Галлер описывает этот мир горных деревень как свободную от науки зону — «Правда, ученость здесь не торгует бумажным товаром», — но молодые люди все-таки узнают то, что им следует знать об истории и политике, от мудрых старцев. Один из таких стариков — «Он успел пожить в прежнем мире: восемь десятков лет / Дух его сделали сильным, а согнули разве что тело» — рассказывает молодым о «предках-героях» и их доблестных сражениях. Другой объясняет нынешнюю политическую ситуацию в пределах Европы. И тут мы сталкиваемся со строфой, которая за семьдесят пять лет до появления шиллеровского «Вильгельма Телля» уже сформулировала идеологию Швейцарии. Причем никто не вправе утверждать, будто сегодня эта идеология утратила актуальность.

Старец другой, что, как тот, сединой убедился,
Был для народа в горах воплощенным примером:
Он их учил, как весь мир под ярмо склонился
И как лютуют в нем иноземцы-князья без меры;
Только у нас храбрый Телль их ярмо растоптал,
Хоть пол-Европы в цепях по сей день страдает:
Жизнь там испортилась, люд трудовой голодает,
Рай италийский давно прибежищем нищих стал;
Верность, единство и мужество: их троевластье
Малую нашу страну облекает крылами счастья.