Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3

— Пошли, Володька! И захвати с собой фотоаппарат.

— А куда пойдем?

— Быка Казбека для юннатского альбома снимать.

— Пойдем, Оля, с нами, — пригласил Володя.

— Нечего ей там делать, — резко возразил Егорушка.

— Она не помешает, — удивленно взглянул на товарища Володя. — Почему ты против?

— Будешь снимать базарный навес, тогда ее и зови. Ей базар дороже всего! А легче всего товарища надуть.

— Постой, Егор.

— Чего стоять? Пошли. Я тебе всё расскажу. — И, увидев, что Оленька бросилась к дверям, крикнул ей вслед: — Испугалась, базарница? И сказать ничего не можешь? — Но она то ли не расслышала Егорушку, то ли не нашлась, что ответить ему, и молча выбежала на улицу.

— Мать на колхозную работу не ходит, — громко сказал ей вслед Егор Копылов, — а этой наплевать на юннатскую — обе базарницы!

Володя снял со стены фотоаппарат, положил в карман кассету с пластинкой и вышел на улицу. Он был мрачен. А когда Егорушка рассказал, как Дегтярева обманула его, Володя стал еще мрачнее. Он видел перед собой двух Оленек: одна обманщица, для которой базар важнее всего, а другая — умеющая хорошо петь, обещавшая научить его читать ноты, и главное, такая, что не стала смеяться над ним, а могла бы, да еще как могла бы! И Володя не знал, что ему делать. Он хотел бы дружить и с Олей и с Егорушкой. Но это было невозможно. Он слишком хорошо знал Егорушку.

Прежде чем пойти на скотный и сфотографировать там Казбека, им предстояло зайти к сыну скотника — Николаю Камышеву или, попросту, Кольке Камышу. Хотя Камыш и не был юннатом, но он обещал Егорушке предупредить отца о съемке и даже согласился, если потребуется, помочь им в этом небезопасном деле.

Однако, едва Володя и Егорушка вошли во двор Камыша, из сеней до них донесся сначала голос Колькиной матери, Лукерьи, потом крики самого Кольки и, наконец, хлопанье ремня. Ребята поняли: в сенях мать лупит Кольку.

— Гуляешь? Гуляешь! Гуляешь!

Она произносила только одно это слово. Но произносила по-разному: укоризненно и с возмущением, с досадой, насмешкой и удивлением, иронически и назидательно.

Наконец, не выдержав, мать заплакала, а Колька Камыш, почувствовав себя на свободе, вышел как ни в чем не бывало на крыльцо. После всего происшедшего Егорушке даже неудобно было звать его фотографировать Казбека, и он, не без сочувствия разглядывая долговязую фигуру Камыша, спросил:

— За что это тебя?

— Ни за что… Кино поздно кончилось, а потом я еще на гулянку зашел. — И тут же, забыв все свои огорчения, первый предложил: — Так как, Казбека снимать будем?

На скотном дворе было пустынно и тихо, коров чуть свет выгнали в поле, и только Казбек, как всегда, стоял в своем стойле. Огромный, бурый, с продернутым сквозь ноздри кольцом, он не удостоил ребят даже взглядом и, слегка посапывая, не спеша жевал сено. Он стоял к ним задом и, как понимает всякий фотолюбитель, такая экспозиция была не удобна для съемки. Но хуже было другое. На скотном дворе явно не хватало света. Надо было вывести быка во двор.

Колька Камыш бросился искать отца. Однако выяснилось, что он уехал с доярками в поле. Егорушка, расстроенный, присел на ворох сена рядом со стойлом быка.

— Что же теперь делать? — И вдруг он принял решение: — Давай, Колька, мы сами выведем Казбека. Ты же хвалился, что не раз водил его на водопой и, помнишь, говорил, что, если ничего не бояться, то всё равно, с кем дело иметь: с быком или теленком?

Но Камыш отказался, и тогда Егорушка сам направился к стойлу и вывел оттуда Казбека.

Сперва бык послушно шел за Егорушкой. Володя спешил установить треногу, ввинтить фотоаппарат и вставить кассету. Но в ту самую минуту, когда он был готов к съемке и оставалось лишь щелкнуть затвором, бык вырвался и, согнув свою мускулистую шею, казалось, раздумывал, на кого ему броситься: на Володю с его фотоаппаратом, на Кольку Камыша или на Егорушку Копылова. Но пока бык делал по двору разворот, длинноногий Камыш вбежал на навозную кучу, а с нее прыгнул на невысокую крышу кладовки, расположенной около сарая. Туда же следом забрался Егорушка, а Володя прыгнул в меловую яму, около которой стоял фотоаппарат.

Перед разъяренным быком вдруг не осталось противников. Нет, один остался. Он смело стоял на трех ногах, черный, с небольшой головой, поблескивая одним глазом. Какое дело Казбеку, что это фотоаппарат! Он шел на него, как на врага… Но враг стоял, не шелохнувшись, и это заставило быка сначала замедлить шаг, а потом совсем остановиться. Так они стояли друг против друга, один треногий, другой четвероногий. Наконец Казбек преисполнился к своему противнику чувством уважения, протянул вперед морду и, в знак примирения, лизнул фотоаппарат языком. В это время Володя из своей ямы явственно расслышал, как щелкнул затвор.

Он не ошибся. И когда Казбек удалился к себе в стойло, Володя закричал:

— Бык-фотолюбитель! Я заставил его сделать фотоснимок!

Но вечером Володя проявил пластинку и, к своему ужасу, обнаружил, что Казбек сфотографировал его самого. И главное, в каком виде: растерянного, измазанного мелом, испуганно выглядывающего из ямы!

Егорушка спросил: