Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3

Когда проснулись, солнце било в северо-западный угол палатки, — значит, был вечер.

Быстро напились чаю и стали укладываться.

Бельчик, услыхавший звяканье кастрюлек и ложек, залаял, призывая собак к нарте.

5. УПРЯЖКА БУДЕТ РАБОТАТЬ!

Мы взяли с собою палатку, спальные мешки, примуса и недельный запас керосина и продуктов, которых должно было хватить для поездок по самому дальнему участку острова.

Островки, которые я видел с края ледника, теперь были скрыты от меня полосой увалов. Но я уже знал азимут на них, — встал на лыжи и пошел вперед.

Идти было легко. Я то спускался в широкие, забитые снегом ложбины, то поднимался на плосковерхие увалы, покрытые пятнами вытаявшего галечника или россыпями угловатых обломков. Эти пятна приходилось обходить, — они мешали выдерживать направление.

По лыжному следу бежали собаки. На нарте был небольшой груз, полозья легко скользили по твердому снегу. Крутов сидел на спальных мешках, посвистывал. Ему даже не надо было подавать команду «поть» или «та», — передовой не отклонялся от лыжни ни на шаг.

Приходилось часто останавливаться. Мое внимание привлекала каждая каменистая россыпь, каждый валун.

На каждой новой остановке прежде всего надо было посмотреть на часы, чтобы определить, сколько времени я шел от предыдущей остановки. Значит, для этого я должен был двигаться очень равномерно, — и я знал по опыту, что иду со скоростью около шести километров в час. Записав время, я вытаскивал из-за пояса молоток, отбивал от камня образец и записывал свои наблюдения.

Там, где выступали плиты коренных пород, надо было горным компасом замерить, как они залегают. Отбитые образцы я опускал в занумерованный мешочек и прятал его в рюкзак.

Упряжка то и дело нагоняла меня и останавливалась. Собаки ложились на снег и отдыхали. Бельчик обычно оставался стоять. Он оборачивался в сторону Крутова, вопросительно смотрел на него и тявкал, точно спрашивал: почему остановились?

Кончив записи, я прятал в сумку книжку, засовывал за пояс молоток, брался за лыжные палки.

Крутов обычно выжидал, давал мне возможность уйти подальше вперед, потом трогал собак. С веселым лаем они бросались по следу, и через несколько минут упряжка снова догоняла меня.

Всё чаще и чаще с плоских увалов показывались знакомые два островка. Еще час пути, и мы вышли к берегу моря.

Остановились на ровной площадке морской террасы. Пока Крутов выпрягал собак, я присел на валун и принялся за подсчеты. Для этого пришлось сложить все те короткие отрезки, которые отделяли одну мою остановку от другой. Получалось двадцать два километра.

— Нет, Петрович, — не соглашался Крутов, — здесь добрые двадцать пять.

Я не стал спорить. Конечно, мои определения расстояния страдали большими погрешностями.

Поставили палатку. Пока Крутов готовил обед, я занимался образцами. К каждому надо было написать этикетку, обернуть его плотной бумагой, обвязать шпагатом.

Мы пообедали. Разгоряченные собаки успели остыть, можно было кормить и их. Крутов достал бумажный мешок с рыбной мукой, вспорол ножом и высыпал ее на снег длинной полосой, чтобы собаки не мешали друг другу. Собаки жадно стали хватать корм, но сразу же зачихали, закашляли, стали давиться. Мука забивала им ноздри и глотку. Собаки чихали, чистили носы о снег. Некоторые отходили в сторону. Серый, Бельчик и Тузя продолжали есть. Они выбирали лапки рачков, крупные косточки, плавники.

— Надо искать свежего мяса, — решил Крутов и, прежде чем ложиться спать, вычистил винтовку..

Во сне мне почудился шум самолета. Не успев по-настоящему проснуться, я так и решил, что это приснилось. Не знаю, сколько времени прошло, но я снова был разбужен тем же шумом. Теперь отчетливо было слышно, что неподалеку от палатки пролетал самолет.

В своем мешке пошевелился Крутов, — тоже услыхал самолет.

Вылезать из мешка не хотелось. Ночь была прохладная. За палаткой сухо шелестел снег, мела поземка.

Прислушиваясь к затихающему шуму, мы снова натянули на головы клапаны спальных мешков, собираясь спать. Но скоро опять стали вслушиваться, — даже сквозь клапан доносился гул моторов. Он всё усиливался.

Мы выскочили из мешков, сунули ноги в сапоги и вышли из палатки в тот момент, когда знакомый двухмоторный самолет, чуть накренившись на правое крыло, подлетал к нашей террасе.

Он летел низко, и мы хорошо видели, как открылась дверца и как чья-то рука выбросила темный предмет, который через три-четыре секунды мягко воткнулся в снежный надув на склоне террасы. Самолет развернулся, покачал крыльями и стал удаляться на юг.

Я побежал к снежному надуву, не переставая удивляться, что бы такое могли сбросить нам летчики. Не добежав сотни шагов, я увидал на снегу велосипедное колесо с вилкой, — наш одометр.

«Что могло остаться от хрупкого колеса, сброшенного с высоты, пусть даже, ста метров?» — думал я, подбегая. Но нет, колесный обод не пострадал, цела была и вилка. Я увидал привязанную к вилке банку, — в ней счетчик.