Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3

Оленька вернулась домой вечером. Мать спала, и свет настольной лампы бил ей в глаза. Отгородив свет большим головным платком, Оленька вышла в кухню и растопила плиту. Ей предстояло много дел: подогреть ужин, переписать план участия всех старшеклассников в работе опытного поля, приготовить уроки. Она взяла книгу по географии и подсела к огню. В одной руке она держала учебник, в другой — кухонный нож, чтобы переворачивать картошку. И вдруг, бросив книжку и забыв про картошку, она поспешила к двери, сбоку которой висела роба матери. Оленька потрогала холодный мокрый брезент и с укоризной проговорила, словно мать была рядом:

— Ну, разве так можно! Завтра на работу, а роба не просушена.

49

Елизавета Васильевна рассчитывала, что Дегтярев узнает о переводе в другую школу после экзаменов, когда наступят летние каникулы. Это освободило бы ее от многих неприятностей. Теперь же Дегтярев, конечно, потребует объяснений, попытается привлечь на свою сторону учителей, поведет против нее борьбу, которую она заранее называла склокой. Иной, вообще, она не представляла себе борьбу в школе. Она считала, что уважающие себя педагоги всегда могут договориться по поводу своих разногласий, не будут подрывать авторитет друг друга. Она относила себя к поборникам всех этих правил, а что касается своего желания освободиться от Дегтярева, то, видит бог, разве можно терпеть такого учителя?

Однако Дегтярев не затевал никакой склоки и вел себя мирно. Порой Елизавете Васильевне казалось, что он доволен предстоящим переводом и ради этого старается показать себя поистине умелым воспитателем и хорошим педагогом. Его воспитательский класс, и до этого неплохой, теперь стал просто неузнаваем. Семиклассники были дисциплинированны, всегда подтянуты, внимательны. У Елизаветы Васильевны на истории даже самые шумливые и непоседливые ученики не смели шелохнуться. Но чтобы на немецком было тихо?!

Елизавета Васильевна наблюдала за Дегтяревым, за его классом и терялась в догадках. Дегтярев, как всегда, преподавал ботанику и зоологию, возился с юннатами. Он часто водил своих учеников на машинно-тракторную станцию, на гидростанцию, по колхозным фермам. Лучше желать было нечего. И хоть она смутно подозревала, что всё это не спроста, в конце концов пришла к выводу, что ботаник смирился со своею участью, может быть, рад, что его хоть не уволили, а его питомцы, семиклассники, повзрослели и поняли, что перед окончанием школы надо взяться за ум.

Солнце пригревало. Чернел снег на школьной усадьбе, оседала и бурела посреди улицы дорога, в низинах из-подо льда пробивались первые ручьи. Теперь классы, выходящие на солнце, не надо было топить. Они так нагревались за день, что тепло держалось до вечера. Можно было рассчитывать на благодарность района за экономию топлива. Пожалуй, всё было хорошо.

В один из таких дней, после уроков, Елизавета Васильевна сидела в своем директорском кабинете и, как всегда в такую пору, проверяла классные журналы. Она выписывала колонки цифр, производила подсчеты, одним словом, старалась заранее прикинуть, какой процент успеваемости будет по школе и не снизится ли он, упаси боже, по сравнению с предыдущей четвертью.

И вдруг по столу забарабанили капли. Классный журнал покрылся быстро лиловеющими водяными кляксами. Елизавета Васильевна подняла голову и увидела на потолке, над самым столом большое мокрое пятно. Неужели протекает черепичная крыша? Ведь школа недавно построена. Елизавета Васильевна захлопнула журнал, убрала всё со стола и поспешила на чердак, в мезонин, расположенный над ее кабинетом. И то, что она увидела в мезонине, ошеломило ее.

У полной бадьи стояли Егор Копылов, Ольга Дегтярева, Зоя Горшкова, Владимир Белогонов и окунали в воду изогнутые трубки сифонов.

Школьники не сразу ее заметили, и Елизавета Васильевна имела достаточно времени не только прийти в себя, но и внимательно разглядеть, во что ребята превратили мезонин. С одной стороны у стены лежали туго набитые какими-то семенами мешочки, с другой — были подвешены к стене снопы. Хорошо, это она сама еще летом разрешила устроить здесь склад семян. Но только семян! А кто разрешил втащить сюда бадью с водой? Кто разрешил ребятам над ее кабинетом испытывать сифоны? И к тому же бадья течет! Журнал испорчен.

— Это что за безобразие? — ледяным голосом сказала Елизавета Васильевна.

Ребята растерялись. Разве то, что они делают, безобразие? Верно, они ни у кого не спрашивали разрешения вести в мезонине зарядку сифонов, но ведь мезонин им отдан, и они тут хозяева.

— Молчите? Испортили в моем кабинете весь потолок и притворяетесь наивными!

Только сейчас ребята поняли, чем вызван гнев Елизаветы Васильевны. Как же они не доглядели, что бадья дала течь?

Оленька, сбросив с себя передник, стала вытирать на полу лужу…

— Я недоглядела…

— Дома безобразничаешь и в школе безобразничаешь!

— Дом здесь не причем, — заступился за Оленьку Егорушка.

— Изволь молчать, когда с тобой не разговаривают, — оборвала Елизавета Васильевна.

— Мы не безобразничали, — сказал Володя Белогонов, хотя с ним тоже не разговаривали.