Литературно-художественный альманах «Дружба», № 4

С Верой Сазоновой
Тюрина Васса
Учатся вместе с первого класса.

Лучших подружек, чем девочки эти,

Вы во всей школе не сможете встретить!

Если у Вассы неладно с дробями

(Всяко бывает, ведь знаете сами),
Вера подруге помочь не откажет,
Всё объяснит ей и всё ей покажет.

Если для Веры остался неясным

Новый урок с безударною гласной,
Васса задаст упражнение Вере,
Выполнит Вера, а Васса проверит.

Вместе подруги бегут на каток,

На рукоделье,
В юннатский кружок,
В детскую библиотеку районную
Тюрина ходит и ходит Сазонова.

2

…Произошло это после истории.
Девочки наши о чем-то поспорили,
Вера в чернила перо обмакнула,
Васса нечаянно Веру толкнула.
Вера, принявшись записывать правило,
Кляксу большую в тетрадку поставила.
Вера у Вассы резинку спросила,
Тюрина вдруг почему-то вспылила,
И, попрошайкой назвавши подружку,
Васса от Веры услышала: «Плюшкин!»
Дальше и больше, слово за словом —
Вот у подружек и ссора готова.
С кислою миной за партою — Тюрина.
Губы поджаты, брови нахмурены.
Красная, рака краснее вареного,
С видом обиженным, рядом — Сазонова.
Так и поссорились наши подружки,
Так и конец наступил этой дружбе…
Врозь они ходят теперь на каток,
На рукоделье,
В юннатский кружок,
В детскую библиотеку районную
Тюрина ходит одна,
Без Сазоновой.
Если ж на лестнице встретятся обе —
То друг на друга глядят исподлобья…
Вот и судите: вправду ль крепка
Дружба, что рвется из-за пустяка?

Л. Брандт Пират

Свет, яркий режущий свет увидел Пират, когда на двенадцатый день жизни у него впервые открылись глаза. До этого мир существовал для него только в виде вкуса молока, запаха псины и сосны и ощущения тепла, исходившего от тела большой, похожей на немецкую овчарку, суки.

Рядом с ним копошилось еще шесть комков из мяса, хрящей и шерсти, но Пират их еще не видел, хотя и смотрел на мир уже открытыми раскосыми глазами.

Пират жил мало дней на свете, и у него не было еще воспоминаний. Он не знал, что большая серая сука, дающая ему свое молоко, тепло и любовь, приходилась ему мачехой.

Его мать, ржаво-желтая поджарая волчица, лежала в это время в дальнем логу, забившись в заросли высокой травы, и прижималась израненным боком к холодной, сырой глине.

От худобы волчица казалась высохшим на солнце трупом. Она лежала не двигаясь, не шевелясь, уткнув нос в кочку и закрыв глаза. Только уши жили самостоятельной жизнью на остромордой воспаленной голове. Они чутко стояли на страже и вздрагивали от малейшего шороха.

Временами волчица медленно поднимала голову, с трудом открывала желтые раскосые глаза, мутно глядела по сторонам, потом, жадно и долго фыркая и давясь, лакала воду из ближайшей лужи. На короткое время у нее прояснялись глаза, она поворачивала голову, на непослушной шее и зализывала рану на левой лопатке. Ребра тогда так выпирали наружу, что, казалось, неминуемо должны были прорвать присохшую к ним кожу.

Одиннадцать дней назад, окровавленная, с зарядом дроби в лопатке и в боку, приползла волчица в этот лог, и с тех пор ни разу никто ее здесь не побеспокоил. Только изредка бесшумно раздвигались кусты и на краю лога появлялся большой лобастый волк с мощной, пышной шеей и необычайно темной для волка окраской.

Появлялся он совершенно бесшумно, но острые, толстокожие уши волчицы недаром казались единственной частью тела, не утратившей жизни. Волчица открывала глаза, потом морщила нос и показывала гостю крепкие зубы.

Волк останавливался и темнокоричневыми глазами подолгу, не мигая смотрел на волчицу. Во взглядах волка и волчицы не было ничего похожего на ласку.

Постояв несколько минут, волк исчезал так же бесшумно, как и появлялся. Волчица еще некоторое время смотрела ему вслед, потом бессильно роняла голову на сырой, холодный мох.