Литературное приложение «МФ» №02, март 2011

У мамы в подполе стояло много-много банок с вареньем. Неизвестно когда сваренное, оно хранилось не то что годами — десятилетиями! Засахарилось так, что невозможно определить, из чего сварено. Выкинуть собственный труд, хотя и двадцатилетней давности, мама не могла — не поднималась рука. Банки иногда доставались, варенье извлекалось из банок, подвергалось перекипячению и складывалось обратно. Сложная и непонятная (мне) эта процедура, кажется, именно сейчас должна прерваться навсегда. Итак, из подпола мною было извлечено десять трёхлитровок с неизвестным содержимым, восемь двухлитровок непонятно с чем, а на закуску — три литровые банки, на которые так и просились наклейки «Угадай, что!». Следующие минут пятнадцать было тихо, если не считать чавканья. От ложек звери отказались, и мне пришлось наблюдать не совсем гигиеничный способ поглощения пищи:

1. лапу в банку

2. лапу в пасть

3. см. 1.

— А вы, наверное, из цирка, — брякнула вдруг я, чтобы хоть как-то заглушить чавканье, — дрессированные, из тех, ну… с цепочками на шее, да?

Галстучный посмотрел на меня задумчиво, тщательно обсосал лапу и ответил:

— Те, кто с цепочками… вернее, с цепями… они развлекаются. Не живут. Именно развлекаются. Танцуют. Ездят на велосипедах и самокатах. Играют в футбол. Но развлечения эти.. нужны они им? Нет, они комуто другому нужны. Тому, кто их заставляет. А что они получают? Насмешки. Удары палкой, плёткой и током. И кусочки сахара.

— Зато у них есть крыша над головой, — сказала я.

— У них есть клетка, — сказал он. — Клетка, плётка и цепь. Это счастье медведей, которых кормят сахаром вместо меда. Они там, на цепи, дичают. Перестают чувствовать разницу между суррогатом и природой. Бросаются на хозяев, друг на друга. А люди не их, а нас дикими называют. Почему?

Я пожала плечами. А галстучный, кажется, и не ждал ответа. Он тут же снова нырнул лапой в банку. А я подумала — как же приятно иногда побеседовать с медведеммыслителем. Это вам не просто так зверюга из берлоги. Это вам ого-го!

Когда медведи немного насытились, они стали переговариваться друг с другом на своём медвежьем языке — смеси рыканья, урчания, каких-то отдельных звуков и слогов.

Фертик выполз из-под дивана и стал внимательно прислушиваться к медвежьему разговору. Я потихоньку показала ему кулак — бросил, мол, хозяйскую дочь на растерзание диким зверям. Пёс подошёл поближе, обнюхал кулак и вильнул хвостом. И вдруг я, к немалому своему удивлению, среди этой какофонии различила имя — Викентий Ильич. Сначала думала — ослышалась. Но нет. Имя повторилось ещё раз. И ещё. Мне стало не по себе. Дело в том, что Викентий Ильич — если они говорили о том самом Викентии Ильиче — года три назад пропал. Пошёл в лес по грибы и не вернулся. Искали его потом, искали. Долго. Не нашли. Семья его — жена и двое детей, взрослых уже, и объявления в газеты давали, и в милицию обращались с заявлениями. Нет, всё бесполезно. Как в воду канул.

— Простите, — сказала я как можно более вежливо, — вы что-то слышали о Викентии Ильиче?

— Ыгы, — сказал один. — И видели тоже. Видели! Видели! Они его видели! А мо-

жет, и не только видели. Может, задрали его? Ужасные мысли запрыгали у меня в голове.

— Не пугайтесь, — вдруг сказал медведь с галстуком, — Викентий Ильич — это я.

Надо же. Ну что за причуда — брать себе такое заковыристое имя. Назвался бы просто Мишка, Гришка, Тришка… Нет ведь! Буду Викентий Ильич. И все. А отчество, между прочим, у медведей одно — Потапыч. И никаких тебе Ильичей.

— Я был когда-то человеком, — продолжал медведь. — Однажды пошёл в лес, грибы собирать. И так, знаете, там хорошо было. Запах листвяный, хвойный. Тишина. Ни криков начальства, ни вони автомобильной. Никто не пилит тупой пилой. Хотя надо заметить, что Ниночка моя в этом отношении была почти идеальна, пилила не более раза в неделю. Но и это было неприятно до крайности. Вот бы, думаю, остаться здесь. Так захотелось — не передать словами. Всем существом, от пяток до макушки. Сам не заметил, как в медведя превратился. И ничуть не жалею.

— А если поцеловать — обратно в человека превратитесь? — машинально спросила я.

— Вряд ли, — серьёзно ответил медведь. — Не желаю обратно. Медведем мне как-то сподручнее, знаете ли.

— Но как же так, — удивилась я, — разве же такое возможно? Из человеков, да в медведи?

— Нет в мире ничего невозможного, главное — захотеть. Лучше быть свободным медведем, чем человеком на цепочке. Да-с. Человеком я был пожилым, ещё паратройка лет, и всё, аут, кирдык, финиш. Зато медведь я молодой, в самом соку, в силе, вся жизнь впереди.

Увиденное и услышанное не укладывалось в голове, как я ни старалась его уложить. Человек — царь природы, венец творенья. И чтоб променять этот статус на жизнь в диком лесу, в берлоге?!

— А ведь вас так искали, так ждали… Могли бы хоть какую весточку подать.