Литературное произведение: Теория художественной целостности

Такое явление мира в слове невозможно без творчества в языке, т.е. опять-таки без активной взаимообращенности дискурса, в самом деле неподконтрольного никакому отдельно взятому субъекту, и автора, тоже полностью неподконтрольного дискурсу, а творчески обращающего «языковую игру» в словесно-эстетическую реальность. Только это «языковая игра» всерьез, т. к. становящаяся эстетической реальностью «возможность непосредственного душевного движения навстречу другой душе и чужой правде, – по словам Н. Д. Тамарченко, – оборачивается причастностью к той мировой силе, которая противостоит смерти» ⁴ .

Сила эта – не потусторонняя языку, позволяющему «предпочесть речь войне» ⁵ , и она хотя и не определяется односторонне и исключительно «системой языка», но, безусловно, актуализирует необходимую встречу личности и языка перед лицом альтернативы, сформулированной О. Розенштоком-Хюсси: «Мы найдем либо общий язык, либо общую погибель» ⁶ . Поиски союза эстетики и риторики на путях преодоления и эстетических утопий, и абсолютизации риторических эффектов таят в себе, на мой взгляд, неутопическую надежду на возможности прояснения сущности и существования искусства слова как общего языка человечества ⁷ .

Примечания

1. Щербенок А. Цепь времен и риторика прозрения // Парадигмы. Сб. работ молодых ученых. Тверь, 2000. Далее ссылки на эту статью приводятся в тексте.

2. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 27.

3. Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994. С. 229.

4. Тамарченко Н. Д. Усилие воскресения // Литературное произведение: слово и бытие. Донецк, 1997. С. 51.

5. Левинас Э. Время и другой. Гуманизм другого человека. СПб, 1998. С. 153.

6. Розеншток-Хюсси О. Речь и действительность. М., 1994. С. 13.

7. См. об этом также: Гиршман М. М. Язык поэзии – форма поэтического произведения – поэтический смысл // Проблема художественного языка. Самара, 1996.

Путь к объективности

Одно из самых глубоких противоречий, которое чувствует, по-моему, каждый, обращаясь к изучению художественного произведения, – это стремление к объективности и невозможность не быть субъективным при переходе от анализа текста к интерпретации его смысла. Литературоведческое познание предполагает не исключение, а включение в свои результаты содержания личности исследователя, преподавателя литературы. И тем острее встает вопрос о мере субъективности, о границах между необходимым самоосуществлением и подменой содержания художественных произведений особенностями их субъективного восприятия. В поисках разрешения этого противоречия очень многое дает уже приводившееся выше одно из рассуждений Л. Н. Толстого из письма Н. Н. Страхову: "…Вы говорите, что Достоевский описывал себя в своих героях, воображая, что все люди такие. И что ж! Результат тот, что даже в этих исключительных лицах не только мы, родственные ему люди, но иностранцы узнают себя, свою душу. Чем глубже зачерпнуть, тем общее всем, знакомее и роднее" ¹ (выделено мной. – М. Г.). Противопоставление содержаний познающего субъекта и познаваемого объекта справедливо лишь как относительное, а не абсолютное. В их глубинах существуют всеоживляющая связь и общность этих содержаний. И являясь необходимой и единственно возможной почвой существования богатства человеческих содержаний, – не только как бесконечного множества, но и как в последней глубине своей неделимого единства, – эта же общность может стать основой их исследования, основой объективности гуманитарного знания.