Литературное произведение: Теория художественной целостности

Если у Толстого, особенно в его позднем творчестве, «последние», по Достоевскому, противоположности «я и все» сливаются в итоговом синтезе и образ повествователя предстает как воплощение именно такого слияния, то в художественном мире Достоевского и здесь обнаруживается лишь совмещение этих последних противоположностей, опять-таки нераздельность и неслиянность «я и все». Каждое подлинное человеческое "я", по художественной логике Достоевского, не может не совмещаться с другими, не стремиться к общению и – в пределе – слиянию с ними, и вместе с тем оно не может не относиться к другому "я" именно как к другому миру, как к противостоящему ему «ты», и всеобщий диалог Достоевского, будучи непрерывным совмещением "я" и «ты», никогда, однако, не оказывается их слиянием.

У Достоевского в последней глубине отыскивается не охватывающая всех единая и единственная «правда», а общее всем живительное внутреннее противоречие и, как его выражение, «переходность», неискоренимое стремление к высшей гармонии, чреватость ею – и невозможность ее окончательного обретения, ее полного осуществления. В этой глубине открывается всеобщая трагедия человеческого бытия и человеческого сознания и коренящиеся в этой трагедии перспективы и катарсис. Именно эта объединяющая всех человеческая трагедия и является предметом эпического воссоздания в повествовательном строе прозы Достоевского, в стиле его произведений.

Примечания

1. Чичерин А. В. Ритм образа. М., 1973. С. 205.

2. См.: ЧеремисинаН. В. Строение синтагмы в русской художественной речи // Синтаксис и интонация. Учен. зап. Башкирского ун-та. Вып. 36. Уфа, 1969. № 14 (18). С. 7—8.

3. О словах-символах у Достоевского см. также: Чичерин А. В. Идеи и стиль. М., 1965. С. 165—173.

4. Литературное наследство. М., 1971. Т. 83. С. 594.

5. Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей. М., 1972. С. 85.

6. Литературное наследство. Т. 83. С. 173.

7. Иванчикова Е. А. О принципах изучения синтаксической композиции художественного текста // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 33. 1974. № 1.

8. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1973. С. 39.

9. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1974. Т. II. С. 207—208.

10. Гроссман Л. П. Достоевский-художник // Творчество Достоевского. М., 1959. С. 333.

11. Пономарева Г. Б. «Житие великого грешника» Достоевского (структура и жанр) // Исследования по поэтике и стилистике. Л., 1972. С. 86.

12. Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1962. Т. 5. С. 79.

13. Чичерин А. В. Возникновение романа-эпопеи. М., 1958. С. 178.

14. Лихачев Д. С. Внутренний мир художественного произведения // Вопросы литературы. 1968. № 8. С. 87.

15. Литературное наследство. М., 1965. Т. 77. С. 69.

16. Л. Н. Толстой о литературе: Статьи. Письма. Дневники. М., 1955. С. 467.

17. Лихачев Д. С. В поисках выражения реального // Достоевский: Материалы и исследования. Л., 1974. I. С. 6.

18. Говоря о «непримиримом споре обособленных голосов-идей между сознаниями и в пределах одного сознания в романе-метафоре всеобщего хаоса и разлада», Н. Тамарченко замечает: «В этой сфере и автор – участник спора, носитель особой идеи и оценки. Здесь, конечно, нет надголосового единства, но это лишь один момент мира и авторской позиции. В „Преступлении и наказании“ есть другая действительность, духовная „почва“, на которой сходятся внутренние миры многих героев как однородные и взаимопроникаемые… В стихийных духовных связях между людьми – пророчество идеальной гармонии полноправных личностей, о которой мечтал Достоевский» (Тамарченко Н. Д. Спор голосов и духовная «почва» в романе «Преступление и наказание» // Проблемы литературных жанров. Томск, 1972. С. 42).

Стилевой синтез – дисгармония – гармония («Студент», «Черный монах» Чехова)

В сравнении с перебойным, напряженно-изменчивым движением речи в рассмотренных произведениях Толстого и Достоевского чеховское повествование выглядит более гладким и уравновешенным. Не сложность и прерывистая расчлененность, а, напротив, цельность и плавность речевого единства выходят в нем на первый план. Одним из наиболее отчетливых и непосредственных выражений этой энергии речевого объединения являются преобладающие у Чехова сложносочиненные союзные конструкции (чаще всего с союзом "и"), отдельные единицы которых воспринимаются прежде всего как составные части цельного ритмико-синтаксического единства. «Как коромысло весов одновременно и слагает силы, приложенные по краям его, и переносит их в точку опоры, – писал А. М. Пешковский, – так и союз одновременно и объединяет два члена, и относит их к одному и тому же третьему» ¹ .