Литературные герои на улицах Петербурга. Дома, события, адреса персонажей из любимых произведений русских писателей

«Путешествие из Петербурга в Москву» все же не оставило Пушкина равнодушным. В последнем абзаце своей статьи он говорит о том, какой должны была бы стать эта книга: «Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, – вот что мы видим в Радищеве. Он как будто старается раздражить верховную власть своим горьким злоречием; не лучше ли было бы указать на благо, которое она в состоянии сотворить? Он поносит власть господ как явное беззаконие; не лучше ли было представить правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению состояния крестьян; он злится на ценсуру; не лучше ли было потолковать о правилах, коими должен руководствоваться законодатель, дабы с одной стороны сословие писателей не было притеснено и мысль, священный дар Божий, не была рабой и жертвою бессмысленной и своенравной управы, а с другой – чтоб писатель не употреблял сего божественного орудия к достижению цели низкой или преступной? Но все это было бы просто полезно и не произвело бы ни шума, ни соблазна, ибо само правительство не только не пренебрегало писателями и их не притесняло, но еще требовало их соучастия, вызывало на деятельность, вслушивалось в их суждения, принимало их советы – чувствовало нужду в содействии людей просвещенных и мыслящих, не пугаясь их смелости и не оскорбляясь их искренностью. Какую цель имел Радищев? Чего именно желал он? На сии вопросы вряд ли бы мог он сам отвечать удовлетворительно. Влияние его было ничтожно. Все прочли его книгу и забыли ее, несмотря на то что в ней есть несколько благоразумных мыслей, несколько благонамеренных предположений, которые не имели никакой нужды быть облечены в бранчивые и напыщенные выражения и незаконно тиснуты в станках тайной типографии, с примесью пошлого и преступного пустословия. Они принесли бы истинную пользу, будучи представлены с большей искренностию и благоволением; ибо нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви». Нарисованный Пушкиным образ улучшенной книги Радищева очень напоминает то немногое, что нам известно о втором, уничтоженном, томе «Мертвых душ» Гоголя или его же «Избранных мест из переписки с друзьями». Александр Сергеевич даже начал писать в Болдине большую статью под симметричным названием «Путешествие из Москвы в Петербург», полемизирующую с книгой Радищева, но она так и не была закончена.

Но мы не станем здесь рассуждать, был ли прав Радищев в своем обличительном пафосе – об этом уже написано множество статей и книг, как в XIX, так и в XX веке. Нас интересует совсем другой, гораздо более частный вопрос – каким видит Радищев Петербург и его ближайшие окрестности в самом конце XVIII века.

София

«Отужинав с моими друзьями, я лег в кибитку. Ямщик по обыкновению своему поскакал во всю лошадиную мочь, и в несколько минут я был уже за городом» – так звучит одна из первых фраз книги.

Кибитка, в которой путешествует наш герой, – это, собственно, повозка, или сани, полузакрытые рогожным или кожаным верхом, натянутым на дуги из прутьев. Сидений в ней нет, наш герой едет лежа и под песню ямщика и перезвон бубенчиков под дугой быстро засыпает.

Где он начал свой путь, мы не знаем, но можем предположить, что-либо из «знатнейшей», как говорили тогда, части города, которая, как нам уже известно, в XVIII веке находилась на участке между Невой, Мойкой и Фонтанкой, либо из своего дома на Грязной улице, располагавшейся между Фонтанкой и Лиговским каналом. Граница города в то время проходила по «Лиговскому каналу и городскому рву» – будущему Обводному каналу.

Лиговский канал выкопали в 1718–1721 годах по проекту Г. Г. Скорнякова-Писарева. Он снабжал город питьевой водой и питал фонтаны Летнего сада. Канал начинался на юго-западе, у реки Лиги (ныне – река Дудергофка), и заканчивался искусственным бассейном на углу современной улицы Некрасова (бывшая Бассейная улица) и Греческого проспекта. Канал был засыпан только в конце XIX века.

Обводный канал прорыли в 1769–1780 годах по проекту инженера Л. Л. Карбонье, между рекой Екатерингофкой и Лиговским каналом. Со стороны города он был укреплен валом. В тревожные времена, например во время холерного бунта 1831 года, эти каналы становились естественной границей города: там выставляли кордоны и никого не пропускали. Но сейчас угрозы холеры нет, и наш герой минует канал беспрепятственно, проезжая через него по понтонным мостам.