Литературные манифесты: От символизма до «Октября»

3. Все средства оправданы этой солнцегранной целью. Как камнебой взрывает скалу и разбивает камень, чтобы вынуть из груди его алмазное сердце, так Мы взорвем неподвижный идиотизм прежнести и разобьем привычность вещности, чтобы вынуть из нее огнеярь необыкости и дать миру новый молнезоркий Псих.

4. «Я» — «Эго» — Наше начало. «Самость» — Наш конец. «Эго — самость» — огненный круг психости, в котором мы вечны, ибо Наше «Я» — это весь мир, и весь мир — это Наше «Я».

5. Мы вечны. Мы вечны. Мы вечны.

6. Все, что было до Нас, Мы повеленно объявляем несуществующим. Мир начинается Нами и от Нас. Мир был трупностью, а теперь благодаря Нам становится психостью. Вы!.. Станьте на колени и принесите жертву Великому Психу! Вселенскому Я, громогулко трясущему своды! Рождается Самость! Рождается Духость! Рождается Психоглубь Вечности!..

7. Мы презираем жалкостный собачий взвой грабителей, воровито расхитивших диадему нездешности с огнезнаком Футуризма. Петля на их шее — их телость и формовитость. Мы, Психофутуристы, единое зачало Вселенной. Мы открываем врата Психости и тем оявляем невозможное.

8. Мы не боимся взять от мертвячных «Эго» и «Кубо» их словность, ибо мы создаем чудо: из мертвой вещности и формости мы творим живой и стремнобегучий Дух, оискряющий пределы пределов миров. Мы поедаем грязь, чтобы очудить ее в движение.

9. Стрему честь и мигодвижность Психа будет основным элементом нашей творчести.

10. Мы противим вземленную нищеумность именующих себя «футуристами» и раскрашенно мессалинящих по улицам, отеливая Дух. Опаутинивание порывностью, оядиванье вспламностью — вот что хотим мы дать Вечности. Мы хотим быть невидимо-слышными, незнаемо-властными, нездешне-чаровными. Изничего одуховить мир, изниоткуда овнеявить чудо.

11. Мы бросаем вызов телоглупости мира, зачиная новое бытие. Живые люди устремят с нами. А мертвецы пусть гниют в ямах зловонной истории: в миговечном беге Духа оспираливая Вселенную. Мы не имеем времени останавливаться на застылых кладбищах теломыслия.

«Я» — футур-альманах вселенской эгосамости. Саратов, 1914.

Эту книгу должен прочесть каждый!

Зачем?

Зачем нам бессвязная галиматья людей, заполняющих страницы не высокими строками, «горящими вдохновением», а набором бессвязных звуков?!

Зачем нам вместо столетиями чтимых великих эти раскрашенные рекламисты?

Сегодняшний день, поставивший столько сияющих задач, не оставляет времени для этих «пережитков прогнившей культуры».

Довольно. Остановитесь. Все ваши возражения — ложь желтых.

Кто такие футуристы.

Никому не запрещено называться футуристами. Под этой кличкой прошли выступления и итальянца Маринетти, ставившего политическую задачу — возрождение Италии — войну, и русских сладкопевцев, вроде Северянина, и наши — молодых поэтов России, нашедших духовный выход в революции и ставших на баррикады искусства.

Смешав немешаемое, критики, за грехи одного назвавшегося футуристом, требуют к ответу все течение.

Ругают абрикос, за толстокожесть апельсина только потому, что оба фрукты.

Мы ограничили наш сборник российскими поэтами, выбрав из них тех, чье слово и сейчас считаем ржаным и насущным.

В чем насущность сегодняшней поэзии?

«Да здравствует социализм» — под этим лозунгом строит новую жизнь политик.

«Да здравствует социализм» — этим возвышенный идет под дула красноармеец.

«Днесь небывалой сбывается былью социалистов великая ересь», — говорит поэт.

Если б дело было в идее, в чувстве — всех троих пришлось бы назвать поэтами. Идея одна. Чувство одно.

Разница только в способе выражения.

У одного — политическая борьба.

У второго — он сам и его оружие.

У третьего — венок слов.

Какое новое слово у футуристов?

Каждый господствовавший класс делал свои законы — святыми — непреложными.

Буржуазия возвела в поэтический культ — мелкую сантиментальную любовишку — гармоничный пейзаж — портрет благороднейших представителей класса. Соответствующе и слова ее — нежны — вежливы — благородны.

Все благополучно, все идеализировано.

Так, поэт Фет сорок шесть раз упомянул в своих стихах слово «конь» и ни разу не заметил, что вокруг него бегают и лошади.

Конь изысканно, лошадь буднично.

Количество слов «поэтических» ничтожно. «Соловей» можно — «форсунка» нельзя.

Для их мелкой любви совершенно достаточно одного глагола «любить», им непонятно зачем футурист Хлебников шесть страниц заполняет производными от этого глагола так, что даже у наборщиков буквы «Л» не хватает.

И вся эта поэтическая вода вливалась в застывшие размеры стеклянных штампованных размеров.

Первая атака поэтов-революционеров должна была бить по этому поэтическому арсеналу.

Это сделали футуристы.

Мы спугнули безоблачное небо особняков зевами заводских зарев.

Мы прорвали любовный шепот засамоваренных веранд тысяченогим шагом столетий. Это наши размеры — какофония войн и революций.

И не наша вина, если и сейчас благородные чувства гражданских поэтов забронированы в такие эпитеты, как «царица свобода» «золотой труд»; у нас давно царицы и золоты сменены железом, бунтом.