Литературные силуэты

Этой теме Маяковский отдал свои лучшие, самые вдохновенные и сильные страницы. Он нашел горящие, жгучие, большие, огромные слова и образы, Он ни разу не надел, касаясь ее, желтой кофты, ни разу не покривил, не сфальшивил. Во всей нашей отечественной поэзии едва ли найдутся стихи с такой страстностью, с такой мукой, такие голые и обнаженные по чувству. Воистину это сплошное сердце, призыв и пригвождение себя, просьба и покаяние.

Может сначала показаться, что у Маяковского и тут господствует перуанское, «телесное озлобление».

  …А я
   весь из мяса,
   человек весь,
   тело просто прошу,
   как просят христиане:
   «Хлеб наш насущный
   даждь нам днесь».

Это звучит страстно и по-язычески, и языческое в «этом теле» у поэта сильно и непосредственно. Но дальше тоже про тело:

   Тело твое
   Я буду беречь и любить
   как солдат,
   обрубленный войной,
   ненужный,
   ничей,
   бережет свою единственную ногу.

Обрубленный, ненужный, ничей солдат к своей единственной ноге относится иначе, чем здоровый. Единственную ногу он бережет по-особому, любит и следит за ней болезненно, ревниво. Сравнение на любовь героя Маяковского бросает очень своеобразный свет, языческое заслоняется другим. Мотив — ничей, ненужный — в этой теме упорно повторяется:

   Ведь для себя неважно
   и то,

что бронзовый,   и то, сердце — холодной железкой—   Ночью хочется звон свой [31]   Спрятать в мягкое
   в женское. [32]

   Птица
   Побирается песней, —
   Поет
   Голодна и звонка,
   А я человек, Мария,
   простой
  

выхарканный чахоточной ночью в   грязную руку Пресни.

И, наконец, в последней поэме «Про это» мотив остался неизменным:

   Приди
   разотзовись на стих
  

Я всех обегав — тут.   Теперь лишь ты могла бы спасти…

Уже отмечалось, что поэма пропитана чувством ледяного одиночества. Заключительная глава, «Прошение на имя», — одна из самых лучших в творчестве Маяковского — напоена тоской и «непролазным горем».

   Сердце мне вложи,
   кровищу —
   до последних жил
   В череп мысль вдолби.
   Я свое, земное, не дожил
   на земле,
   свое не долюбил.
   Был я сажень ростом
   А на что мне сажень?
   Для таких работ годна и тля.
   Перышком скрипел я в комнатенку всажен.
   Вплющился очками в комнатный футляр.
   Что хотите буду делать даром —
   Чистить
   мыть
   стеречь
   мотаться
   месть.
   Я могу служить у вас
   Хотя б швейцаром.
   Швейцары у вас есть.

   Воскреси

   Хотя б за то
   что я
   поэтом
   ждал тебя,
   откинул будничную чушь.
   Воскреси меня
   Хотя б за это!
   Воскреси —
   свое дожить хочу! —

так заклинает поэт химика и любимую.

Тут не одна физиология. Любовь превращена в кумир, стала религиозным чувством. Из любимой создан фантом, мираж. Одиночество, отсутствие социальных скрепов с людьми, голый эгоцентризм заставляют бежать в царство феерий, обожествлять «человеческое и простое». Не будь герой Маяковского «сажень ростом», не обладай он зычным «о-го-го» — он, наверное, нашел бы выход из своего смертного, могильного одиночества в потустороннем мире, сочинил себе подходящего бога и поместил бы его подальше от земли. Но он слишком прирос к земле, слишком любит жизнь, как она есть, и он создает фантом, кумир из своей земной любви. Поразительное дело. Ухающая, ревущая, рвущая, трубная, площадная поэзия Маяковского с открытым и грубым эгоцентризмом, с подчеркнутым презрением ко всем величайшим авторитетам и культурным ценностям, с небрежением, с равнодушием и позевотой «к табуну», как только касается «этой темы», становится кроткой, целомудренной, робкой, неуверенной, нежной, лирической, покорной, просящей и молитвенной. Герой, поставивший надо всеми nihil, ненавидящий все бытовое, сложившееся, вдруг теряет свой нигилизм, бунтарство, свою «нахальность», панибратское, снисходительное похлопывание по плечу кого угодно — Толстого, Руссо, революцию, вселенную — и становится неуклюжим и застенчивым, угловатым гимназистом 6 класса: