Литературные силуэты

Демьян хорошо прощупал природу нашего крестьянина, шаткость и двусмысленность деревни в отношении к новым порядкам:

Нонь мужик ровно в лесу:
Ковыряется в носу,
Глянет вправо, глянет влево:
«И куда итти мне, право?
Эх, присяду на пенек,
Пережду какой денек.
Пусть Кузьма пути поищет».
Сел мужик на пень и свищет,
А Кузьма тому и рад:
Поворачивай назад.

Даже когда мужик слышит победный клич и видит, что «гадов немые туши» лежат поверженными под ударами «бойцов в одеянии красном», он хочет и не может проснуться, не может освободиться от злых чар прошлого. В жутком стихотворении «Когда же он проснется» мужик стонет во сне:

Я встать хочу, хочу рвануться,
     Хочу рвануться,
Хочу кричать, хочу проснуться!
     Я не могу проснуться!!
О-о-о-о-й!

Но мешают не только злые чары прошлого, но и жадность собственника. В революцию жадность одолела деревню, когда трудно и туго пришлось городам. В стихах «Старым людям на послушание», писанных в 1919 году, поэт говорит мужикам «напрямик»:

Сам заправский я мужик,
Я скажу вам напрямик:
Вами жадность овладела,
Нет для вас милее дела,
Как хоть с нищего «сорвать».
(Правды незачем скрывать.)
Нонче все вы нос дерете,
«Городских» за грудь берете:
«Как таперь мы все равны,
То… сымайте-ка штаны!»

Октябрьская революция отдала крестьянам барскую землю. Ерема и Фока землицу прибрали к рукам и этим остались много довольны; но революция требует и тягот, жертв, закрепления завоеванного, а Еремы и Фоки «устали»:

Покопайтесь в Еремее:
В нем растет наш новый враг.
У него — назад оглядка,
Он устал от «беспорядка»:
Не дают ему жевать
То, что он успел «урвать».
Он ушел от буйной голи,
С ней не делит хлеба-соли,
И бунтующий батрак
Для него — «Иван-дурак»!

Добрая часть этих «Ерем» выбивается в новых живоглотов:

Мироед — не только старый,
Старый — зол, но самый ярый,
Настоящий лютый змей —
Это кум наш Еремей.
Он оперился недавно,
Он успел пограбить славно.
Грабил — тут же с рук сбывал
Да карманы набивал!..

Эти стихи о росте новой деревенской буржуазии не потеряли своей злободневности и по сию пору; даже, наоборот, Нэп придает им особую зловещую остроту, ибо вопрос о ножницах далеко еще не снят и не разрешен. Задача Демьяна, заданная ему партией, сводилась к тому, чтобы нейтрализовать по крайней мере середняка и объединить бедноту и батраков против Ерем, и вот поэт из стиха в стих разъясняет крестьянину смысл октября и ведущейся гражданской войны, почему деревня должна дать хлеб, что будет с ней, если победят белые, если придут иностранные поработители; он издевается над попами, над дезертирами и мироедами, над суевериями и предрассудками; он старается преобороть пассивность деревни и ее оглядку. И поэт знает, куда и как ударить, какой круг чувств вызвать в крестьянине. Знание деревенского быта, чистота и простота языка дают в его, поэта, руки превосходное оружие. Но самое главное — в способности поэта подойти к трудовому деревенскому человеку запросто, по-дружески, потоварищески:

Держись, Федотушка. Без дива
Тебе равно ведь пропадать!
Федотушка, держись! Не заражайся страхом!
Ни пред хлыстом, ни пред крестом!..

«Держись, Федотушка», это — преобладающий тон стихов Демьяна, обращенных к деревне. Поэт действительно по-мужицки беседует, убеждает, уговаривает. Он не стесняется сказать мужику правду о жадности, о пассивности, не подкрашивает, не подсахаривает его по примеру эпигонов народничества, но и не относится к нему, как к серой скотинке. Он неизменно напоминает о его нуждах, кровных, деревенских, и это делает его стихи близкими и родными деревне.

Демьян верит в победу, в то, что «Федотушка», в конце концов, будет «держаться», но в каждой строке — острая наблюдательность, вопрос, революционное беспокойство, учет неимоверных трудностей. Путь еще длинен, изрыт рытвинами и ухабами; поклажа тяжелая, а телега крестьянская поскрипывает и тарахтит.

IV