Литературные воспоминания

[197] Белинский и Герцен иначе думали о „нравственном“ характере своих врагов, а их писания (Дмитриева, Языкова и др.) справедливо воспринимали как доносы и именовали в подцензурной печати не иначе, как „юридическими бумагами“ и т. п. „Из манеры славянофилов видно, что если б материальная власть была их, то нам бы пришлось жариться где-нибудь на лобном месте“, — записал Герцен в дневнике 20 ноября 1844 г. (Герцен, т. II, стр. 390).

[198] В действительности отрицательное отношение Белинского к сборникам „харьковскому“, „архангельскому“ и другим объяснялось тем, что в них не было ничего „местного“, а печатались те же непризнанные столичные „гении“ — Бенедиктов, Кукольник, Шевырев и др.; кроме того, все эти сборники, помимо „провинциальности“, отличались, как правило, еще и славянофильской или националистической тенденцией. См., например, рецензии Белинского на „харьковский сборник“ „Молодик“, издаваемый И. Бецким (Белинский, т. VII, стр. 87–92, т. VIII, стр. 105–111).

[199] Вопрос об отношении Белинского к славянству значительно сложнее, чем это представляется Анненкову, который попросту приписал критику западническую точку зрения, а потом зачислил его на этом основании (см. ниже) в разряд доктринеров-централиазаторов типа Б. Чичерина. Белинский действительно резко отрицательно относился к панславистскому движению, но не потому, что боялся „возвышения племенного творчества“ за счет „европейского образования“, как пишет Анненков, а потому, что отлично понимал реакционный характер этого движения, возбуждаемого идеологами так называемой официальной народности (М. Погодин), славянофилами (Хомяков и др.) и поддерживаемого в правительственных сферах. По справедливому мнению Белинского, панславистская пропаганда, раздуваемая крепостниками и реакционерами, отвлекала внимание от бедственного положения народа в России, от разрешения насущных „национальных“ вопросов и ничего хорошего не сулила угнетенным народам. Этим объясняются некоторые его резкие оценки тех явлений, которые подчас не заслуживали такой резкости. Выступая против панславизма, Белинский вместе с тем сочувствовал национально-освободительным движениям славян (см. в письмах Белинского отзыв о Мицкевиче, о польском революционере Мерославском, его гневные обличения усмирителей Польши — Белинский, т. XI, стр. 576, т. XII, стр. 402).

[200] См. об этом в заключительной части статьи Белинского „Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя „Мертвые души“ (1842).

[201] Судя по нумерации, дальше должны были следовать гл. XXI и XXII, очевидно выяснявшие то, что „происходило вокруг имени Гоголя“, то есть говорившие о гоголевском направлении, так как в конце гл. XX сделан лишь приступ к этому.

[202] Тоже нежинский товарищ Гоголя, пробивавшийся в литераторы с большими усилиями и посещавший для того разные литературные круги. (Прим. П.В. Анненкова.)

[203] Данное письмо Гоголя является ответом на единственное дошедшее до нас письмо Анненкова к Гоголю от 11 мая 1843 г., напечатанное в книге: „Н. В. Гоголь. Материалы и исследования“, I, стр. 127. Письмо Анненкова было адресовано в Рим, где Гоголя уже не было, почему в его письме и значится, что художник Иванов переслал ему петербургский адрес Анненкова и сообщил о готовности последнего выполнять поручения Гоголя. Начало и заключительная часть письма приводятся с незначительными отклонениями (см. Гоголь, т. XII, стр. 251–256).

[204] Под „московской партией“ подразумевается круг славянофилов вкупе с М. Погодиным и С. Шевыревым.

[205] Анненков приводит это письмо Гоголя, опустив его деловое начало и заменив ряд слов другими: слово „тьмит“ словом „темнит“, „присовокупите“ — „присоедините“, „оставим yтo“ — „оставлю yтo“. Курсив принадлежит Гоголю (Гоголь, т. XII, стр. 297–299).

[206] В 1847 г. Анненков получил не одно, а четыре письма от Гоголя из Остенде: от 12 августа н. ст., от 31 августа н. ст., от 7 сентября н. ст. и от 20 сентября н. ст. (см. Гоголь, т. XIII). Гоголь знал, что Анненков в дружеских отношениях с Белинским, Герценом, Тургеневым, и его письма проникнуты интересом к этим людям, олицетворявшим уже новую, мало знакомую ему Россию.

[207] Анненков цитирует середину письма Гоголя из Москвы Н. Я. Прокоповичу от 29 марта, по-видимому, 1850 г., так как в 1848 г. Гоголь не был в Москве. Курсив принадлежит Анненкову (см. Гоголь, т. XIV, стр. 174).