Литературные Воспоминания

Он не соглашался. Слушал хмуро и упрямо повторял свое. Эти разговоры о смерти происходили обычно ночью за вином, у меня на квартире. В последние годы жизни он ничего не пил, кроме вина, но вина пил много и не умел без него обходиться. К его приходу я запасал несколько бутылок «Телиани», потому что «Телиани» он предпочитал всем другим винам; думаю, причины этого предпочтения были прежде всего литературные — он очень любил и часто повторял стихи Мандельштама:

В самом маленьком духане
Ты товарища найдешь.
Если спросишь «Телиани»,
Поплывет Тифлис в тумане,
Ты в бутылке поплывешь.

Он приходил часов в семь, читал свои последние стихи, потом мы принимались читать стихи других поэтов. Часов в девять садились за стол и сидели порой часов до трех ночи. Он мог выпить вина сколько угодно, и я скоро отставал от него. Пьянел он медленно, становился все веселее. Потом хмурился и тогда со все возраставшим ожесточением повторял, что мы не умрем, а только превратимся.

Надо сказать, что к таким его рассуждениям я относился недостаточно серьезно, и это привело меня к ошибке. Я перестал спорить, возражать, а только отшучивался. Я знал, как он был чуток к юмору, и потому никогда не опасался шутить в его присутствии над чем угодно. Уехав летом 1958 года в Коктебель, я отправил ему оттуда следующее шуточное стихотворное послание:

«Н. А. Заболоцкому,

который, выпив три бутылки «Телиани», любит утверждать, что после смерти мы перевоплотимся в другие существа.

Тело, жертва медицины,
Мертвенно, как перламутр,
Препараты и вакцины
Принимает скорбно внутрь.

А душа, пред униженьем

Опуская гордый взор,
Уж ведет с уничтоженьем
Предстоящимразговор:

— Не хочу я превращений

Вмножество вещей, веществ
Или перевоплощений
Вмножество иных существ.

Не хочу я вечных странствий

Паром, снегом и водой,
Не хочу лететь в пространстве
Ослепительной звездой.

Не хочу я цепью брякать,

Дом хозяйский сторожа,
Птицей петь, лягушкой квакать,
Быть супругою ежа.

Ванечка, гулявший с мамой

Вдоль по берегу ручья,—
Это я был, тот же самый,
Это я, и только я.

Принимая капли на ночь

У предела бытия,
Это я, Иван Степаныч,
Это я, все тот же я.

Доброй Машею любимый

Мне неведомо за что,
Это я, неповторимый,
Я, и более никто.

Не боюсь чертей и ада,

С мукой примирюсь любой,
Мне ничьей судьбы не надо,
Дайте быть самим собой!

И в ответ гремит на башне,

Отмечая каждый час,
Звон привычный, звон всегдашний,
Утешительныйдля нас.

Ничего не обещая,

Кроме вечной пустоты,
Ничего не предвещая,
Кроме полной темноты».

К моему удивлению никакого ответа на это послание я не получил. Через месяц я вернулся в Москву, и Заболоцкий зашел ко мне. Была уже вторая половина августа, лето он провел в Тарусе и показался мне посвежевшим, поздоровевшим. В город заехал только на несколько дней и зашел ко мне, чтобы прочитать мне свою новую поэму «Рубрук». Читал он весело, увлеченно, счастливо, громко смеясь от радости в тех местах, которые ему самому казались особенно удачными. Поэма была написана круто, зорко, щедро, поразила меня внутренней веселостью, наблюдательностью, жадным жизнелюбием. Все это я высказал автору — к его большому удовольствию. Когда разговор о «Рубруке» иссяк, я спросил его, получил ли он мое послание. И был поражен, как внезапно изменилось его лицо. Он потемнел, замолк, поник. Мне стало жалко его. Я понял, как некстати была моя шутка.