Литературные зеркала

Это бешенство, это циклон,

И лучшие дни страшны,

Потому что сны - это только сны,

И вся жизнь - это сон.

В другом месте:

Судьба! Мы идем к престолу.

Не буди, если сон все это,

Не усыпляй, если правда!

Но, правда ли, сон ли, равно

Творить добро я намерен.

Если правда, чтоб жить по правде.

Если сон, чтоб друзья окружали,

Когда придется проснуться.

И еще:

Если мое величье

Мне только снилось, то как

Женщина эта приводит

Прошлого верные знаки?

Значит, это не сон, а правда;

А если правда (сильнее

Мысли мои смешались),

То как моя жизнь назвала

Сном это? Так похожи

Величие и сновиденье,

Что правдивое может

Призрачным показаться,

А ложное непреложным.

Так близко одно от другого,

Что угадать невозможно:

То, что узнал и видел,

Ложь это или правда?

Так похожа подделка

На подлинник, что усомнишься,

Не зная, что же вернее?

Сон и явь в жизненной практике Сехизмундо объединены зеркальной симметрией, и доказывать, что эта симметрия именно зеркальная, вряд ли необходимо, потому что всякая симметрия зеркальна. Впрочем, можно, конечно, провести сравнение между кальдероновскими перипетиями и прочей литературой - теми ее произведениями, где аналогичная симметрия передается с помощью зеркал - настоящих, а не иносказательных!

Первый попавшийся пример: персонаж сказки Оскара Уайльда "День рождения инфанты" предается раздумьям у зеркала: "...Теперь он был не один. Он увидел, что кто-то смотрит на него, стоя в тени приоткрытой двери напротив. Сердце его дрогнуло, с губ сорвался крик радости, и он шагнул на яркий свет. В это время фигурка в глубине комнаты тоже шагнула вперед, и он ярко разглядел ее.

...То было чудовище, самое гротескное чудовище, какое приходилось ему видеть. Не стройное, как другие люди, но горбатое и кривоногое, с огромной, болтающейся головой в гриве черных волос. Маленький карлик нахмурился нахмурилось и чудовище. Он засмеялся - засмеялось и оно, опустив руки точь-в-точь как он сам. Он отвесил чудовищу насмешливый поклон - и оно отвесило ему низкий поклон. Он пошел ему навстречу, и чудовище двинулось к нему, повторяя каждый его шаг и замирая, когда останавливался он. Маленький карлик вскрикнул от изумления и побежал к чудовищу, и протянул ему руку, и коснулся руки чудовища, и была она холодна как лед. Испугавшись, он опустил руку, и оно повторило его движение. Он хотел было шагнуть вперед, но что-то гладкое и твердое преградило ему путь. Теперь чудовище вплотную приблизилось к его лицу, и, казалось, было полно ужаса. Он поднял рукою прядь со лба. Оно сделало то же. Он ударил чудовище, и оно ответило ударом на удар. Он преисполнился ненависти, и оно скорчило в ответ отвратительную гримасу. Он сделал шаг назад, и оно отступило.

Кто это? Маленький карлик задумался и обвел взглядом комнату. Странно, но все вокруг, казалось, имело своего двойника за этой невидимой стеной, прозрачной, как вода. Да, ложу отвечало ложе, а картине - картина. У спящего фавна, лежащего в алькове у дверей, был брат-близнец, который тоже дремал, а озаренная солнцем серебряная Венера протягивала руки к Венере, столь же прелестной, как и она сама.

...Он содрогнулся и, сняв с груди прекрасную белую розу, обернулся и поцеловал ее. У чудовища тоже была роза, такая же, как у него! Оно так же целовало ее и с омерзительными гримасами прижимало ее к сердцу.

Когда истина осенила его, он издал дикий вопль отчаяния и в слезах рухнул наземь. Так это он - уродливый, горбатый, гнусный на вид монстр. Он и есть чудовище..."

Подобно пьесе Кальдерона, сказка "День рождения инфанты" попеременно обращается к двум действительностям, из которых только одна "взаправду", и она, увы, мрачна, безотрадна, неизбежна. Путем несложной подстановки кальдероновской коллизии в уайльдовский контекст (или наоборот) нетрудно убедиться, что сновидение и зеркало выполняют в литературе идентичную аналитическую операцию: предлагают герою дилемму, каковую он должен рассечь надвое категоричностью своего выбора.

Может быть, прием искусственного удвоения жизни имеет у Кальдерона чисто формальный смысл, и симметрия "наводится" в драме "ради красоты"? Нет, прежде всего во имя смысла!

Помните афоризмы, перечисленные нами по случаю Нарциссовых бед: "как аукнется, так и откликнется", "каков поп, таков и приход", "око за око, зуб за зуб" и т. д. и т. п. Они и в данном случае вновь окажутся кстати, конденсируя присущую всей пьесе атмосферу этической альтернативы. Проблему "или - или" решает главным образом Сехизмундо, но поглощены ею и все прочие действующие лица - в той или иной мере. Вот говорит Клотальдо:

И раз меня он защищал,

То благодарен я душою.

Как я могу своей рукою

Убить того, кто жизнь мне дал?

Так, меж двоими разделяя

Мою тревогу, мой порыв,

И одного лишь одарив,

А от другого получая,

Не ведаю, идти к кому,

Не ведаю, с кем больше связан;

За то, что дал,- тебе обязан,

За то, что получал,- ему.

А на любовь мою ответ

В моих сомненьях не найду,

И раз я сам попал в беду,

Как я могу спасать от бед?