Литературные зеркала

Что увидал — не поймет, но к тому, что увидел, пылает;
Юношу снова обман возбуждает и вводит в ошибку.
О, легковерный, зачем хватаешь ты призрак бегучий?
Жаждешь того, чего нет; отвернись — и любимое сгинет.
Тень, которую зришь, — отраженный лишь образ, и только.
В ней ничего своего: с тобою пришла, пребывает,
Вместе с тобой и уйдет, если уйти ты способен.
Но ни охота к еде, ни желанье покоя не могут
С места его оторвать: на густой мураве распростершись,
Взором несытым смотреть продолжает на лживый он образ,
Сам от своих погибает очей…

Всего Нарциссу отведено в «Метаморфозах» чуть более ста строк текста того патетического гекзаметра, который возводит в ранг высокой литературы приключенческую сказку, жадно принимаемую — с разинутым ртом и дрожью нетерпения — самым невзыскательным слушателем; тем, кому бы только узнать событийную последовательность, только проследить за мельканием превратностей жизни — и за их развязкой. Если развязка будет содержать некий урок — что ж, он пригодится. А не будет — тоже ладно, ведь главное в сказке вовсе не уроки.

Но в истории Нарцисса содержится гораздо больше философского смысла и литературной изощренности, чем в «средней» сказке, — и соответственно больше потаенного, сокровенного, чем принято замечать на страницах популярных переложений и общедоступных комментариев. Обращусь за поддержкой к Овидию иначе мои слова прозвучат пустой риторикой: то, что воспринимается сызмальства как сказка, трудно выдать самому себе — а пс сторонним тем более — за притчу или трактат:

Даже и после — уже в обиталище принят Аида
В воды он Стикса смотрел на себя…

Здесь возникает самопроизвольная ирония, несвойственная сказке. Финал сказки категоричен, как приговор. Наказание бесповоротно, но оно и единично. Дважды за один проступок, за один грех, за одно преступление не отвечают. А Нарцисс у Овидия оказывается жертвой сюжетной инерции и инверсии. Расплатившись с карательными органами жизнью, он и после смерти пускай даже условной смерти греческого мифа — остается в сюжете.

Как безмолвный назидательный реквизит? Нет, прежде всего как объект насмешки: над ним ядовито подтрунивают, над ним издеваются, тем самым затевая диалог с покойником. Но ведь эти разговоры в царстве мертвых вершат контрабандою величайшее (и по своей сути изо всех самое главное) художественное чудо: ушедшие навеки — возвращаются, погибшие — оживают. Нарцисс умер, но Нарцисс живет. Он живет под личиной цветка — нарцисса. Но он живет и под эгидой большой буквы, в виде имени — и в виде личности.

Смотреть на себя в воды Стикса? Если это просто фраза, упражнение в красноречии — саркастический эффект, получаемый в результате, убийствен. Но если это поступок, то такой, что его не стыдно назвать деянием. Если это поступок, Нарцисс поднимается, возвышается, стряхивая с себя иронию, как святой — гримасы соблазна, как красавица — брызги грязи. Ибо теперь его каприз приобретает то упрямое постоянство, название коему дадут лишь последующие века: Личность.

Невелика заслуга возлюбить самого себя, аки ближнего своего. Куда героичней обратное. И, чтобы научиться этому обратному, надо начать с себя. Начало должно состоять именно в решимости посмотреть на собственное отражение (понимая, конечно, метафорический смысл этой зеркальной субстанции). Нарцисс узрел Нарцисса. Разве в данном происшествии не отозвалась эхом сентенция Сократа: познай самого себя? Но, как утверждает другая сентенция: плод познания горек. И Нарциссу дано испытать эту истину на себе.

Сюжетные тайны истории Стиксом не исчерпываются. Стикс — это эпилог. Стикс — за чертою развязки. Но маленькая эпопея Нарцисса имеет еще и пролог. Герой был мальчиком, когда в него влюбилась нимфа Эхо. Нарцисс остался равнодушен к нимфе. Он, как выразились бы беллетристы последующих веков, холодно отверг ее посягательства. Тогда нимфа

Скрылась в лесу, и никто в горах уж ее не встречает,
Слышат же все; лишь звук живым у нее сохранился.

В контексте поэмы эпизод этот малозаметен; произносимый на одном дыхании, он едва задевает восприятие. Но именно здесь расположен центр художественного замысла, именно здесь — та Архимедова точка опоры, без которой не было бы последующего действия, оно попросту утратило бы смысл.