Литературный дебют

Я помню маленькую трибуну, сооруженную около музея, который примыкает к саду. Помню ряды стульев, толпу мужчин в черном, городских властей, парижских и других гостей. Я смутно улавливал звуки речей, в которых прославляли великого писателя. И, в действительности, в моей памяти сохранилась отчетливо только группа из четырех лиц, которые в моих глазах являлись полубогами.

Я знал их по их произведениям, читанным и перечитанным. И вот они передо мной. Вот они, четверо: Гонкур, Золя, Мопассан и Мирбо, четыре колосса, маршалы и генералы французской литературы. Я смотрю на них. Я дивлюсь на них. Когда церемония кончилась и их повели в сад или в музей, я вертелся вокруг них, прикасался к ним, вмешивался в группы людей, окружавших каждого из них, слушал разговоры, запоминал решительные слова, срывавшиеся с их уст. Шейный платок Гонкура, пенсне Золя, усы Мопассана, — сколько предметов для наблюдения, сколько тем для размышления!

Меня все удивляет в этих лицах. Как это может быть, что они ходят как все другие, что они изъясняются не особыми, отличными от прочих, выражениями, с большей изысканностью и тонкостью? Я выискиваю на их лицах маленькую черточку, указывающую на гений, в их глазах — тот огонек, который теплится на очаге столь пламенных умов. Гонкур, Мопассан… Как ваши силуэты оживляют милый провинциальный сад, где протекли прекраснейшие годы моей жизни!

Что они делали до отъезда, я не могу сказать. Там был устроен большой официальный завтрак. На обеды их, конечно, приглашали направо и налево. Но я знал, что они уедут с вечерним поездом.

Я сообразил, что они поедут все вместе. Это было совершенно ясно. И не подлежало сомнению. А если они поедут вчетвером в одном купе, то там найдется местечко и для маленького молодого человека, который окажется случайно там же, не показывая вида, что он что-нибудь знает, и который в течение двух с половиной часов будет наслаждаться их божественным присутствием.

Привести замысел в исполнение было трудно. Отец строго следил за тем, когда я возвращался ночью. Я имел разрешение только на посещение театра. Возвращаясь же из столицы с ночным поездом, я приеду только утром.

Ну так что ж! Ключ у меня в кармане. Никто ничего не узнает.

И таким образом я покинул потихоньку отчий дом. На вокзале я слежу за прибытием полубогов и останавливаюсь около их группы. Поезд из Гавра подходит. Перед ними как раз пустое купе: они входят в него все четверо. Я пятым.

Напротив меня Золя, сбоку Мопассан, затем Гонкур, четвертый Густав Тудуз, вместо Мирбо. Поезд тронулся. Я был в тесной компании полубогов. Я узнаю их мысли. Я услышу их рассуждения о церемонии, их скрытое мнение о Флобере, о Руане, о моих согражданах.

Разумеется, я собирался принять участие в разговоре. Будучи руанцем, я принадлежал к числу тех, которые часто ездили на пароходе и видели Густава Флобера, в халате, в саду в Круассе. Меня лечил его брат, доктор. Но про запас у меня была еще одна совсем особенная и, как мне казалось, чрезвычайно интересная подробность. Жена нашего аптекаря была дочерью мадам Бовари или, вернее, красивой дамы, жившей в окрестностях, которую Флобер взял за прототип своей героини.

Я сам, в свою очередь, воспользовавшись этим родством жены моего аптекаря и мадам Бовари, сочинил повесть, озаглавленную «Лаборатория господина Омэ».

В один миг я стал бы на одну ступень с моими полубогами. Мы разговаривали бы, как товарищи по перу, имеющие одинаковые занятия, одинаковые причины для восхищения и волнения. Ах, я не напрасно поехал с ними!

Увы, события не всегда отвечают желаниям молодых провинциалов, и полубоги литературы подчиняются естественным законам, уничтожающим все, что ожидают от их близости. При выходе из туннеля святой Катерины, в то время как Мопассан ворчал не знаю на что, а Золя заявил, что они наелись как свиньи, Гонкур закричал:

— Милые мои друзья, надеюсь, что вы не собираетесь болтать до самого Парижа. А? Я подыхаю от усталости. Все эти фокусы с открытием памятника свалили меня с ног. Я сплю. Кто из вас будет настолько любезен и задернет штору?

Я поспешил избавить одного из моих учителей от этой несколько низменной обязанности, а также в надежде, что заслуженное мною изъявление благодарности завяжет желанный разговор. Никакой благодарности, однако, не последовало. Мое движение прошло незамеченным. А Золя и Мопассан болтали о чем попало: один жаловался на желудок, другой — на голову. Гонкур снова забрюзжал. Наступило молчание. Через несколько минут один из полубогов захрапел. Купе обратилось в дортуар.

Так разбились все мои надежды. Чудесное приключение, представлявшееся мне в таком солнечном свете, оканчивалось в молчании и мраке. Не было не известных никому анекдотов из жизни Флобера. Не было беседы со спутниками. Как заинтересовать спящих людей? Как завязать дружбу с храпящими полубогами? Как спросить совета у моего соседа? Как доверить ему две рукописи, оттопыривавшие мне карманы?