Читаем Литературный навигатор. Персонажи русской классики полностью

Литературный навигатор. Персонажи русской классики

Но «Мадрид» – сумасшедший дом – оказывается гротескной, перевернутой копией департамента, а значит – тюрьмой. На место грозного Директора встает не менее грозный Надзиратель, бьющий Поприщина палкой. (Поприщин убежден, что Надзиратель – это сам великий инквизитор, притворившийся канцлером.) Царская порфира не освобождает от власти «сильных мира сего», не защищает от боли и унижения.

Лишь ценой страшной «лечебной пытки» (холодные капли на бритый затылок) несчастный Поприщин на мгновение вырывается за пределы «мира сего»: «Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней <…>, несите меня с этого света!» В своем космическом озарении он видит всю землю сразу («сизый туман под ногою, с одной стороны море, с другой Италия, вон и русские избы виднеются»). Это не та земля, на которой устроены департаменты; это та земля, где он был маленьким и «матушка» нянчила его.

Поприщин надрывно, молитвенно взывает к матери, как бы прозревая в ней черты Небесной Матери, Богородицы: «Матушка, спаси твоего бедного сына!.. ему нет места на свете!» То есть – забери его к себе, в рай. Пока Поприщин оставался на страшной «свободе» бюрократического мира, он – как все – не вспоминал о Боге, мысли о рае, «какого и на небесах нет», навевала ему лишь девическая спальня Софи. Лишь пройдя через ад сумасшедшего дома, он вспоминает о своем вечном Доме и даже видит его, пусть в образе, искаженном безумием. В этот момент ничтожный чиновник ничем не уступает безумному гению из первоначальных планов повести.

Но даже такое ужасающе иллюзорное освобождение даруется ему на краткий миг. Финальная фраза «Записок»: «<..> А знаете ли, что у Алжирского дея под носом шишка?» – сколь смешна, столь и страшна. Герой с «седьмого неба» вновь сброшен в свое безумие. Видение Небесного Дома приходит к нему в Желтом Доме, а Желтый Дом неотличим от Дома Казенного.

Образ Поприщина, рассмотренный современниками прежде всего сквозь призму социальных проблем, отозвался во множестве персонажей русской литературы – вплоть до героев «Палаты № 6» А.П. Чехова.

Рим (отрывок, 1842)

Молодой князь – безымянный герой отдельного отрывка из незавершенного романа «Аннунциата» из итальянской жизни 1820-х годов, над которым Гоголь работал в 1838–1839 годах.

Отпрыск древней фамилии римских вельмож, князь воспитан аббатом, любившим больше есть, чем читать. В 25 лет отправлен в Лукку, в университет, после 6 лет пребывания в котором направляется в «настоящую Европу», в Париж. (Рим в гоголевской символике – идеальный прообраз мрачного Петербурга; Париж – вечный прообраз бестолковой Москвы.) Легкость, роскошь и пустота Парижа пленяют молодого князя, но через четыре года он разочаровывается в парижском безделье и возвращается через восхитившую его Геную в Рим. Здесь его ждет известие о смерти отца, который за две недели до кончины принял «твердое намерение» жениться, но не успел осуществить намерение.

Молодому князю ничего не остается, как приступить к изучению своего Отечества, которого он совершенно не знает и которое потрясает его естественным соединением античного и первохристианского начал. С этим величием неприятно контрастирует «модный» торговый, пошлый облик современных торговых улиц. Вопрос, который мучит князя, ставшего патриотом: неужели никогда не воскреснет былая слава Италии? Надежда – на римский народ, который не был еще в центре итальянской истории; изучение народа становится главным занятием героя.

Естественно, «изучает» он и великолепных итальянок; на общенародном празднестве молодой князь обращает внимание на совершенную античную красоту альбанки (уроженки городка Альбано под Римом) Аннунциаты: «и верующий и неверующий упали бы перед ней». Князь влюблен; влюбленность его сродни религиозному чувству. Он должен во что бы то ни стало отыскать Аннунциату и собирается просить о помощи пройдоху Пеппе. Но, бросив случайный взгляд на ночной Рим, молодой князь забывает все – и Пеппе, и красавицу, и «таинственную судьбу своего народа, и все, что ни есть на свете». Финальный образ прекрасного ночного Рима значимо противостоит образу страшного ночного Петербурга в повести «Невский проспект», открывающей цикл.