Мелодика этой строфы образована бесконечными повторами «л», «м», «н»; только одна «р» на строфу. Звучание ее выбивается из общего звукового настроя поэмы, резкого, мятежного, но полностью совпадает с ее ритмическим и рифменным рисунком. Лермонтов не случайно выбрал для «Мцыри» четырехстопный ямб со сплошными мужскими окончаниями. Стих, который словно предназначен для энергичного повествования о воле, на самом деле был в русской поэтической традиции связан с меланхолическим рассказом о тюрьме. Именно этим стихом написан «Шильонский узник» – поэтическое переложение поэмы Байрона, предпринятое Василием Жуковским (1822):
Сквозным четырехстопным ямбом со сплошными мужскими окончаниями написана и пародия Николая Языкова на «Шильонского узника» («Валдайский узник»), и некоторые другие сочинения поэтов пушкинского поколения. Поэтому неуклонное движение сюжета от темы тюрьмы к теме воли и обратно как бы «зашито» в ритме и рифме.
А «кавказская» тема и столкновение «покорителей» и «покоренных» закодированы в традиционном сюжете русской романтической поэмы. У Пушкина в «Кавказском пленнике» и особенно в «Цыганах» герои ищут в вольном мире кавказцев и цыган то, чего не может им дать привычная «европейская» жизнь с ее регламентированной скукой. И обнаруживают, что все равно не могут вписаться в среду «естественных» людей. В свою очередь «естественный» человек гибнет, соприкасаясь с «европейцем»: бросается в бурную реку Черкешенка, Земфира умирает от кинжала ревнивого Алеко. В «северном» варианте южного романтического сюжета, поэме Евгения Баратынского «Эда», героиня, финка, повторяет жест «Бедной Лизы» – кончает с собой. И не случайно в финалах пушкинских поэм, равно как в финале поэмы Баратынского, звучат неожиданные имперские нотки. «И воспою тот славный час, / Когда, почуя бой кровавый, / На негодующий Кавказ / Поднялся наш орел двуглавый…» – восклицает Пушкин, а Баратынский, отчасти пародийно, отчасти согласно вторит ему: «Ты покорился, край гранитный, / России мочь изведал ты / И не столкнешь ее пяты, / Хоть дышишь к ней враждою скрытной! / Срок плена вечного настал, / Но слава падшему народу! / Бесстрашно он оборонял / Угрюмых скал своих свободу…»
У Лермонтова все, казалось бы, обстоит точно так же: Мцыри представитель «падшего» (покоренного) народа, он привезен «русским генералом», его судьба предопределена большой историей и даже политикой: «Такой-то царь, в такой-то год / Вручал России свой народ». Но в действительности здесь все повернуто на 180 градусов. Имперские мотивы звучат в начале поэмы, а не в ее конце, они ничего не подытоживают и ничего не предопределяют. Грузия «за гранью дружеских штыков» цветет как бы во сне, ничего в себе не меняя и ни к чему не стремясь. Ни колониального, ни антиколониального подтекста тут нет; Лермонтову важно только одно: чтобы действие разворачивалось между Востоком и Западом, между надеждой и безнадежностью, между монастырем и дикой волей.
Создавая образ Мцыри, поэт опирался на опыт предшественников; в свою очередь его любимый герой отразился во множестве литературных зеркал, в том числе пародийных. В знаменитой детской сказке К.И. Чуковского (как всегда, насыщенной вполне взрослыми параллелями) речи свалившегося с луны Бибигона недаром повторяют ритмико-рифменный рисунок исповеди Мцыри: «…Подобно мне./ И он родился на Луне. Да, на Луне, и много лет / За мною рыщет он вослед. И хочет превратить меня / В букашку или муравья».
URL: https://interneturok.ru/literatura/8-klass/biz-literatury-xix-vb/geroy-imir-v-poeme-mtsyri.
Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова (поэма; 1837)