Литературный призрак

Если бы в этот момент из захватанной бутылки с кетчупом вылез какой-нибудь джинн или там Мефистофель и сказал: «Нил, если я превращу тебя в этого парнишку, согласишься отдать душу дьяволу на веки веков?» – я бы ответил не задумываясь: «Забирай нафиг, и поскорее». В япошку так в япошку, или кто он там.

Я посмотрел на свой «ролекс»: четверть первого ночи. Что за жизнь?!

Я ошибся насчет неба. Оно не белесое, нет. Если присмотреться – скорее цвета слоновой кости. А над горой сквозь отполированный солнцем тончайший слой перламутра струится сияние.

И море не пустое. Вдали, на краешке справа, темнеют острова.

Мягкие росчерки кисти на новом свитке в комнате госпожи Фэн, четырьмя этажами выше нас.

Так-так. Нил, позволь тебе кое-что напомнить. На твоей кредитной карте значится сумма, от которой стало бы не по себе даже Биллу Гейтсу. Развод будет стоить тебе почти всех денег, которые ты считаешь своими. Юристы, ухватившие такой кусок пирога, как ты, никогда не опаздывают на встречи с господином Вэем. Тайваньские магнаты-судовладельцы завтракают с политиками столь влиятельными, что по мановению их руки возникают и исчезают небоскребы.

Десять секунд до третьего гудка! Вот-вот запрут турникет. Размышляй над своими экзистенциальными проблемами во время обеденного перерыва – ха, когда это у меня в последний раз был обеденный перерыв! – не важно, когда угодно, но только не сейчас. А сейчас немедленно, сию секунду, прыгай на этот чертов паром. Больше повторять не буду.

От магазина галопом бежит человек. Энди Как-его-там. Помню его в лицо с тех времен, когда посещал поло-клуб на острове Лантау. На этом чертовом острове не найдешь ни одного чертова пони. Галстук от Ральфа Лорена извивается змеей, шнурки на ботинках развязаны. Да, Энди Как-тебя-там, береги себя – того и гляди свалишься и лоб разобьешь, а Джилл слетит с горки{55}.

– Задержите паром! Погодите!

Ба! Прямо Лоуренс Оливьерский{56}, а не Энди Как-его-там.

Неужели вот так и она смотрит на меня? Равнодушно, с примесью насмешки?

Китаец-дежурный возле турникета – наверное, сводный кузен брата-близнеца водителя автобуса – нажимает кнопку и запирает турникет. Энди Как-его-там завершает свой полет, хватается за ограду и, с трудом удержавшись, чтобы не взвыть, как обезумевший арестант за решеткой, умоляет:

– Пустите!

Китаец-дежурный едва заметно кивает на табло «Паром отбывает».

– Пожалуйста, пропустите меня!

Дежурный мотает головой и уходит в свою будку пить кофе.

Энди Как-его-там стонет, тихо мычит, нашаривает в кармане мобильный телефон, роняет его. Поднимает и, удаляясь прочь, разговаривает с неким Ларри, что-то сочиняет на ходу, притворно смеется.

Паром отчаливает от пристани и быстро уходит вдаль.

Иногда я тебя не понимаю.

* * *

Кати запретила мне провожать ее в аэропорт. Ее самолет улетал днем, в одну из самых сумасшедших пятниц. Мой рабочий стол превратился в узкое ущелье посреди гор срочных контрактов, грозивших обвалом. Поэтому в тот день мы выехали из дома раньше обычного и позавтракали в кафе на пристани у парома. Да, в том самом кафе, вон там. Где сейчас у окна сидит Энди Как-его-там и стучит по клавишам ноутбука на столе с таким остервенением, будто пытается предотвратить ядерную войну. Горбится так, что наверняка повредит себе позвоночник. Надо же, он и не подозревает, что сидит за тем самым столиком, за которым мы с Кати разыграли нашу прощальную гастроль.

Прощальная гастроль вышла совсем не в духе Ноэля Кауарда{57}. На самом-то деле Нил Броуз и Кати Форбс выступили из рук вон плохо. Нам нечего было сказать, а может, слишком много нужно было сказать друг другу, но после стольких ночей молчанки вдруг оказалось, что наше время истекло. Я плохо помню, о чем мы говорили. Кажется, о планировке аэропортов, о регулярном поливе комнатных растений, о том, что Кати скоро снова увидит Лондон. Было такое ощущение, словно мы познакомились накануне вечером, провели бурную ночь в какой-то коулунской гостинице и только что проснулись рядом друг с другом. На самом деле мы не занимались сексом уже пять месяцев. С тех самых пор, как все выяснилось.

Черт подери, это было ужасно. Кати уходила от меня.