Литературный призрак

— Как исчезает? Растворяется в воздухе?

— Нет. Садится в автобус номер тридцать шесть. И уезжает.

— И еще я не понял насчет профессора Бейкера. Вы ведь вроде уже с ним поужинали?

Что-то влетело в окно и шлепнулось на пол так быстро, что я не успел это разглядеть. Голубь? В тот же самый момент в комнату вбежал Рой со слезами на глазах, весь дрожа.

— Боже мой, Альфред! Мне только что позвонил Моррис!

Что разыгрывается у меня перед глазами — трагедия или фарс?

— Успокойся, Рой. Успокойся. Я как раз рассказываю Марко о своем двойнике. Какой Моррис тебе позвонил — старший или младший?

И Альфред начинает раскуривать трубку.

— Моррис-старший, из Кембриджа. Джерома убили.

Пальцы Альфреда застывают.

— Джерома? Ему же гарантировали неприкосновенность… — хрипит он.

— По словам Морриса, в министерстве обвиняют петербургскую мафию. Ходят слухи, что Джером спутался с бандой похитителей картин.

— Это невозможно! Ложь! — Альфред стукнул ладонью по столу с такой силой, что я испугался за его старые хрупкие кости, — Они лгут для отвода глаз. Решили избавиться от старой гвардии. Хотят убрать нас поодиночке. Нынешние министры — отморозки. Черт бы подрал этих сволочей!

И Альфред разразился пылкой тирадой — наверное, из самых отборных венгерских ругательств. Проклятия носферату [57].

— Что, плохие новости? — обращаюсь я к Рою.

Тот даже не кивает в ответ, и так ясно.

— Весь кофе на полу, — сообщает он, — Наверное, я вставил два фильтра.

Наступает молчание, которое никто из нас не прерывает. Альфред вынимает из кармана платок, и на пол выкатывается монетка. Она описывает сужающиеся окружности, пока не закатывается под шкаф. Там ей суждено пролежать долгие годы, если только ее не обнаружит Фольк во время следующего визита.

— Марко, — говорит Альфред, глядя куда-то вдаль, — Спасибо за работу. На сегодня, пожалуй, хватит, — Его голос дрожит, — Продолжим через неделю. До свидания, Марко.

*

Когда я выхожу от Альфреда, тучи торопятся в сторону Эссекса, уступая место теплому дню, ясному и золотистому. Бог с ними, с Альфредом и с Роем, их проблемы — это их проблемы. А лично я слизываю кусочки шоколада с поверхности клубничного мороженого. Мошкара столбом вьется над лужами. Деревья успели совсем просохнуть. Скоро они примут свой зимний вид. В фургоне с мороженым неподалеку крутят детские песенки. Двое ребятишек сидят перед домом и дрессируют йо-йо. Приятно видеть, что дети по-прежнему играют в йо-йо. Фиби, моя родная мать, называет это время года «бабье лето». По-моему, здорово сказано. И вообще на душе у меня хорошо. Рой заплатил немного денег, передав мне завернутое в купюры это самое клубничное мороженое, и в придачу всучил жуткий кожаный пиджак зеленого цвета. Я сопротивлялся, но он умудрился натянуть его на меня и, застегивая молнию, вспомнил, что мне звонил Тим Кавендиш и очень просил заехать. Рой шепотом извинялся, что не может заплатить больше. Дело в том, что на этой неделе ему пришлось обратиться в палату лордов по поводу одного типа, который бежал в Зимбабве с чемоданом его денег. Судебные издержки перевалили за 92 000 фунтов.

— Конечно, безумно дорого, — шептал Рой. — Но это вопрос принципа.

Тип пока обретался в Зимбабве, а с ним и чемодан.

Нет ничего хуже честности, факт. Ложь иногда может поставить тебя в затруднительное положение, но если не хочешь из него вылезать — всегда говори правду и только правду.

В тот раз, когда у нас порвался презерватив, Поппи кончила и выдохнула:

— Марко, это лучше, чем секс!

Почему-то мне сейчас это вспомнилось.

Я иду в Принстон-хилл. Дорога к дому Тима Кавендиша лежит через Риджентс-парк и Оксфорд-стрит. Мне нравится ходить мимо зоопарка. С ним связаны воспоминания детства. Приемные родители обычно водили меня сюда в день рождения. Еще и сегодня, заслышав птичий гвалт из вольера, я чувствую во рту жирный вкус сэндвичей с рыбным фаршем.

Я прекрасно понимаю, что Поппи сыта уже ролью матери-одиночки даже с единственным ребенком. Но я знавал женщин, которые имели предубеждение против аборта и решались на него только в крайнем случае. Если выяснится, что Поппи беременна, чего я захочу? То есть захотел бы? Если она согласится жить со мной как с отцом ребенка, я согласился бы на моногамию. Всерьез. Многие из моих друзей женились, обзавелись детьми. Я вижу, что их жизнь полностью изменилась. Нырять с головой в неизведанное — не кайф, если благополучие двух других существ зависит от того, где ты вынырнешь. Странно. В детстве я считал, что дети сами собой появляются, когда человек становится взрослым. Типа: в один прекрасный день просыпаешься — и вот они, сучат ножками, пеленки мокрые. Оказывается, не тут-то было. Сначала нужно принять решение, все равно как прежде чем купить дом, записать диск или устроить государственный переворот. А если я так никогда и не смогу принять решение? Что тогда?

Проблемы, кругом проблемы.