Литературный призрак

В сторонке стоит девочка и заваривает чай. Все так хозяйственно, по-домашнему, что мне начинает казаться — это сон. Учитель замолкает и подзывает ее. Поколебавшись, она подходит. На нас не обращают внимания. У нее большие глаза и круглое лицо. Учитель прикасается ко мне левой рукой, а к ней — правой, и я чувствую, как мои воспоминания приходят в движение.

Мой учитель знает, как переселить меня! Мое сознание открепляется и хочет последовать за воспоминаниями, но в этот момент солдат отталкивает учителя от девочки, ее отгоняет прочь, и связь прерывается.

Последняя минута моей жизни запечатлелась в собственных воспоминаниях девочки. Мальчик прижимается к учителю. Учитель поет мантры. Даже в тот момент, когда солдаты поднимают ружья на изготовку…

Все происходит очень медленно. Воздух густеет и затвердевает. Каждое движение приобретает отточенность. Звучит команда по-русски. Раздается треск, как от петард. Мужчины и мальчики перегибаются пополам и падают.

Тело мальчика валяется в грязи. Маленький череп пробит, но мозг не поврежден. Видно, как он еще пульсирует. Один из наемников переворачивает тела ногой, удостовериться, что все мертвы. Он касается мальчика, и моя душа оказывается в новой оболочке.

Много лет спустя она очнется и не сможет вспомнить себя. Но это будет уже после того, как наемник вернется на родину, к подножию Святой горы.

Конец поискам.

Я возвращаюсь в настоящее. Старая женщина стоит неподвижно. Мне очень хочется узнать, как она жила все эти годы, как оказалась на другом конце своей страны, почему вышла замуж за человека чужого племени. Но нельзя терять ни минуты.

— Я здесь.

— А то я не знаю! Ясно, что не Леонид Брежнев забрался сюда поглазеть! Пришло время. Я видела комету.

— Так ты знала обо мне?

— Конечно. Я ведь столько лет таскала твои воспоминания в своей башке! В моем племени часто рассказывали чудеса про секту монахов в желтых шапочках. Когда в день казни твой учитель соединил нас, я понимала, что он делает… И ждала.

— Как долго я искал себя! Подсказка была в моих воспоминаниях, а они остались у тебя!

— Мое тело давным-давно износилось. Я пыталась умереть несколько раз, но меня не отпускали…

Я смотрю на девочку:

— Она умрет?

— Это зависит от тебя.

— Не понимаю.

— Тело моей внучки — твоетело. Ты — ее душа и сознание. Это только оболочка. Если ты не вернешься, через три часа ее тело умрет. Если хочешь, чтобы она осталась жива, ты должен снова облечься в оковы плоти.

Я оцениваю свое будущее в качестве noncorpum.В мире нет недоступных для меня мест. Может, повезет отыскать других noncorpaи оказаться в обществе бессмертных. Можно переселяться в тела президентов, астронавтов, гениев. А могу скромно копаться в садике на склоне горы, в тени камфорных деревьев. Мне будут неведомы старость, болезни, страх смерти, смерть.

Я смотрю на беспомощное тельце существа одного дня от роду, в котором с каждой минутой угасают обменные процессы. Средняя продолжительность жизни в Центральной Азии сорок три года, и она падает.

— Дотронься до нее, — говорю я.

Снаружи летучие мыши мечутся между небом и землей, вверх-вниз, вверх-вниз, проверяют — все ли в порядке. А юрту оглашает мой пронзительный крик, который вырывается из глубины моих однодневных легких.

Санкт-Петербург

*

День выдался мерзопакостный. Дождь льет, льет и льет с утра, разверзлись хляби небесные. Господи, курить-то как хочется!

Джером когда-то объяснил мне — хочешь верь, хочешь нет, — что стекло на самом деле жидкость, «низ же со временем утолщается», сказал он. Иными словами, стекло — это загустевший сироп. Но с Джеромом ведь никогда не знаешь, когда он шутит, а когда серьезно. Руди сказал, что у меня низ же тоже со временем утолщается, а потом ржал целую минуту.

Я зеваю во весь рот так, что по телу проходит дрожь. Никто этого не замечает. Меня вообще не замечают. Если даже моя персона попадает в поле зрения людей, они думают — вот, сидит себе тетка на пластмассовом стульчике в маленьком зале большого Эрмитажа и дремлет, довольная своей грошовой синекурой. Я не против такого отношения. В принципе, оно меня устраивает. А временем я могла бы приторговывать. Вот чего у нас, у русских, в избытке, так это времени.