Читаем Литературный путь Цветаевой. Идеология, поэтика, идентичность автора в контексте эпохи полностью

Литературный путь Цветаевой. Идеология, поэтика, идентичность автора в контексте эпохи

Ирина Даниэлевна Шевеленко , Ирина Шевеленко

Канун своего дня рождения в 1915 году Цветаева встретит словами: «Лорд Байрон! – Вы меня забыли! / Лорд Байрон! – Вам меня не жаль?» (СС1, 242). Стихотворение останется недописанным, как бы символизируя покинутость автора тем, чей пример два года назад служил ему вдохновением. Зато допишется другое стихотворение, датированное днем рождения (26 сентября) и подводящее итог прошедшему году:

Заповедей не блюла, не ходила к причастью.– Видно, пока надо мной не пропоют литию, —Буду грешить – как грешу – как грешила: со страстью!Господом данными мне чувствами – всеми пятью!Други! – Сообщники! – Вы, чьи наущения – жгучи!– Вы, сопреступники! – Вы, нежные учителя!Юноши, девы, деревья, созвездия, тучи, —Богу на Страшном суде вместе ответим, Земля!

(СС1, 243)

Индивидуальная греховность, с признания которой стихотворение начинается, разрастается к концу его до вселенских масштабов: соучастниками в грехе, наравне с людьми, становятся «деревья, созвездия, тучи» и, наконец, сама Земля. Опыт чувств оказывается формой приобщения космосу, а поэзии в этом слиянии остается незавидная роль «третьего лишнего»:

В гибельном фолиантеНету соблазна дляЖенщины. – Ars amandiЖенщине – вся земля.

(СС1, 244)

В жизненном опыте страстей книги избыточны, и в свидетели этому Цветаева призывает самого автора «Искусства любви»:

Мне синь небес и глаз любимых синьСлепят глаза. – Поэт, не будь в обиде,Что времени мне нету на латынь!Любовницы читают ли, Овидий?!– Твои тебя читали ль? – не отриньНаследницу твоих же героинь!

(«Как жгучая, отточенная лесть…»; СС1, 243–244)

«Забытая Байроном», Цветаева идентифицирует себя теперь уже не просто со скрипачом, не играющим на скрипке, но с героинями-любовницами другого поэта, не только не пишущими стихов, но и не читающими книг.

Если вспомнить Цветаеву 1913 года с ее воспеванием собственной единственности и «обидой» когда‐то в гробу «быть как все», то разница между поэтом, начинавшим и оканчивающим «Юношеские стихи», станет особенно разительной. Растущее по мере приближения к концу поэтического 1915 года сознание нерасторжимости своих связей со «всеми», с «Землей», своей подверженности тем же законам, страстям и грехам, что все и вся, – закрепляет трансформацию поэтической персоны Цветаевой. Ей, «открывшей в себе и в мире внутреннее противоречие этических императивов, обуславливающее трагизм человеческого бытия»136, судьба видится уже не «златокудрой Фортуной», что когда‐то заботливо опекала ее героев, но спутницей изменчивой и коварной:

Даны мне были и голос любый,И восхитительный выгиб лба.Судьба меня целовала в губы,Учила первенствовать Судьба.Устам платила я щедрой данью,Я розы сыпала на гроба…Но на бегу меня тяжкой дланьюСхватила за волосы Судьба!

(СС1, 250)