Суть возгоревшихся споров стародавняя. Поляки желали понимать задачу как осуществление старинных прав Польши на государственную связь с нею Литвы, созданных при Ягайле и его преемниках рядом актов. Литовские политики, имея, как мы видели, больше исторической и юридической почвы под ногами, отрицали силу этих актов, как устарелых и потерявших значение.
Особенно неудачно было построение польской аргументации на акте 1501 г., документальная история которого показывает, что дело закрепления предположенной унии не было доведено до конца.
Литовские паны стремились к выработке нового соглашения в духе литовских проектов времен Казимира и Александра, т. е. на основе сохранения самостоятельной литовской государственности и равенства в политическом союзе-унии обоих народов.
Поляки настойчиво требовали от литовских политиков политического самоубийства и встретили резкий отпор. Польский проект унии тот же, что в 1563—1564 гг., с тою лишь уступкою, что они соглашались теперь на сохранение особой системы литовских урядов, думая тем подкупить магнатство литовское. Литовский проект намечал не единую государственность, а «unionem foederis et amicitiae»[150], в общем также на основе предыдущего проекта.
Характерны только два добавления: 1) о том, что литовские вальные сеймы могут созываться и помимо короля панами-радою, и решения таких сеймов должны быть скреплены государственной печатью великого княжества Литовского и вступать в обязательную силу хотя бы и без утверждения королевского; 2) поляки должны присягою гарантировать, что ни господарь, ни сеймы (сказано: «ни послы земские великого княжества») не будут добиваться редукции вечных выслуг, доживотий и пожалований, а также заставленных замков и дворов господарских, так что если подобное постановление состоится на сейме и будет сделана попытка принудительно провести его в Литве, то тем самым и уния расторгается.
Тут ясны мотивы: магнатство чувствует, что ему грозит утрата захваченного положения, и стремится обеспечить себе сохранение — именем господаря или помимо него — государственной власти и материальных выгод, приобретенных расхищением фонда государственных имуществ.
«Автономное великое княжество Литовское, — по выражению Любавского, — было предприятием, на которое магнаты затратили огромные фамильные капиталы в форме ссуд скарбу, и им, естественно, хотелось по-прежнему хозяйничать и распоряжаться в этом предприятии»{158}.
Главные борцы за литовскую государственность, Ходкевичи и Воловичи, боялись не только за свое значение в будущей соединенной Речи Посполитой, но и за свои «пенязи». Любопытно, что в составе польского сейма особенно резко выступили против сохранения в соединенной Речи Посполитой значения особой литовской рады господарской послы воеводства Русского и шляхта галицкая и подольская.
Поляки настойчиво стали требовать от короля приказа слить заседания представителей обоих народов в один польско-литовский сейм. Перед этой угрозой литовские паны сделали попытку сорвать весь Люблинский сейм и разъехались.
Этим был сорван не только проект общего сейма, но и отдельный литовский сейм, который тут, в Люблине, пока спорили паны, занимался своими делами — о новой поправе статута, об исправлении границ, о признании шляхетских прав за шляхтой спадковых имений и т. п.
Теперь полякам предстояло определить свою политику Литва была слишком истощена и подавлена московской войной, чтобы опасаться с ее стороны серьезного отпора, тем более что было ясно, как мало магнатство, рада господарская, может рассчитывать на поддержку шляхты. На коронном сенате сказалось весьма сдержанное отношение вообще к «аннексии» Литвы. Так, краковский епископ отстаивал перед польским сеймом необходимость сохранить особые литовские сеймы, особую литовскую казну и вообще особую организацию Литвы, «чтобы они сами себя защищали»; другой сенатор развивал ту же мысль: «пусть литовцы имеют особые сеймы, — говорил он, — потому что им нужна большая защита государства, чем полякам».
В среде польских сенаторов живо было сознание, что создание единого Польско-Литовского государства крайне усложнит задачи польской политики и потребует огромного напряжения государственных сил всего нового политического целого. Теперь Литва выносит одна всю тяготу московского напора, а южные ее земли, Киевщина, — наиболее тяжкие удары татарщины. Сняв этот барьер с востока, втелив его в себя, Польша взяла бы на себя новые тяжкие задачи.
Озабоченные такими соображениями говорили: