Лица

Скрестя ноги на шерстяном узбекском ковре, Женя прервала вышивку и взглянула на огонь. Языки пламени обрамляла сочная оранжевая каемка, а середина была наполнена желтым. Ни на мгновение не успокаивающийся огонь обладал душой в отличие от льда, который до сих пор мертвящей хваткой держал Неву.

Пламя и лед были противоположностями, как жизнь и смерть, мать и отец. Мама вся искрилась. Пальцы, мечущиеся по клавишам пианино или в танце домашней работы, ни на секунду не замирали, щеки, как Женины, розовели. Она носила яркие цвета и нити бусин, ловивших свет и превращавших его в миниатюрные радуги на фоне гладкой кожи.

Шаги приближались к гостиной, и Женя быстро спрятала под себя работу. Ярко-зеленой шерстью она вязала шапочку для тети Кати. И хотя было воскресенье, когда тетушка обычно ускользала в церковь, думая, что никто не подозревает, куда она идет, Женя не хотела рисковать, чтобы не испортить сюрприз.

Но шаги были тяжелыми, неровными. Женя отвернулась от огня и посмотрела на вошедшего отца. И вдруг содрогнулась от старого воспоминания. Проснувшись ночью — это было до того, как поставили перегородку и кровати детей находились рядом, но в тот раз кровать Дмитрия пустовала. — Женя расплакалась от приснившегося кошмара. Одеяла упали на пол, и она решила, что замерзнет. Пока она плакала, отворилась дверь и над ней склонился отец. Тусклый свет из коридора упал на его лицо, безжизненное, как восковой шар, вышел из комнаты.

— Над чем это ты сидишь, моя красавица? — он опустился рядом на корточки.

— Для тети Кати, — показала она.

Он едва взглянул на кружочек шерсти, расходящейся спиралью от кольца в середине:

— Я должен тебе кое-что сказать.

Она откинулась назад, напуганная его тоном.

— Твоя мать арестована.

Девочка повернулась к огню. Языки пламени множились, взлетая в воздух.

— Вместе с актером?

— Нет. Без него. В донесении сказано, что ее взяли ночью, оторвав от любовника.

— А что она сделала? За что ее арестовали? — она думала о Наташе, как будто та уехала очень далеко, вон из Ленинграда, даже из России. И теперь было странно сознавать, что все это время она жила где-то рядом.

— Она под подозрением. Это все, что я знаю, — что-то в голосе отца заставило Женю поднять на него глаза. Нотка удовлетворения? — Суд состоится в ближайшие недели. Во имя прошлого сделаю все, что могу, чтобы помочь ей.

Но Женя не поверила, что отец ей поможет. Неужели она была повинна в таком ужасном преступлении, что была вынуждена так быстро бежать, что не хватило времени даже для короткой записки?

— Может быть, мне придется попросить Дмитрия и тебя пойти со мной на заседание суда. Тебе почти тринадцать, и суд может пожелать выслушать тебя.

— А что я скажу? Я ничего не знаю.

— Она — твоя мать. Ты можешь рассказать суду, какой она была тебе матерью. О ее характере и тому подобном.

— Когда?

— Когда настанет время, — он встал и посмотрел на дочь сверху вниз. В отсветах пламени ее волосы сверкали. Георгий положил ей руку на голову и почувствовал, как она сжалась. — Увидимся за ужином, — печально произнес он.

Женя неотрывно глядела на огонь. Скоро вернется Дмитрий и поможет ей справиться с новостью. С тех пор, как он объяснил ей, какую должность занимает отец и какая секретность его окружает, она стала осторожней. Такой важный человек наверняка выяснит все о причинах ареста жены.

Она ненавидела себя за то, что сомневалась в отце, злилась на брата, заронившего в нее подозрение. Дмитрий всегда противился отцу, особенно после яростной прошлогодней стычки, когда в пятнадцать лет отказался вступать в комсомол. Георгий приказывал, говорил, что он, мальчишка, не имеет права решать, но Дмитрий твердо стоял на своем, заявив, что если его вынудят вступить, он не станет посещать собраний.

— Быть хорошим коммунистом — не значит плестись в общем стаде, — тогда его слова показались Женя значимыми и философскими.

Мать защищала сына, настаивая на том, что пятнадцатилетние подростки имеют право на собственное мнение. Если решение подростка окажется ошибочным, у него хватит времени, чтобы все исправить.

Но Георгий не слушал. В уголке его рта вспенилась слюна, он обвинил Дмитрия в предательстве и даже ударил по лицу.

Дмитрий побелел, и хотя Георгий позже, тем же днем, попросил у него прощения, Женя знала, что брат никогда не простит отца.

Георгием быстро овладевал гнев, он взрывался, был подвержен изменениям настроения, но Женя ему верила. Так почему же теперь казалось, что он знает больше, чем ей говорит? Отчего у нее такое чувство, что он что-то скрывает?

Женя снова взялась за шапочку, но вокруг кольца упустила ряд петель и начала снова, сбилась со счета, распустила шерсть, опять принялась за кольцевой ряд, но в расстройстве стянула все петли и бросила пряжу, которая, запутавшись, осталась лежать подобно зеленым внутренностям.