Лица

Образ Шурова как воспитателя сложился у меня после бесед с людьми, имевшими с ним дело. Клавдия Ивановна Шеповалова: «Откровенно слабый товарищ, но его слабости есть продолжение несовершенств в работе нашей комнаты милиции по воспитанию подростков и профилактике преступлений». Зинаида Ильинична: «Душевный и чуткий человек! Раз в месяц, но обязательно позвонит по телефону и спросит: «Где ваш сын?» Я даже испугаюсь, скажу: «Ой, Олег Павлович, не знаю. Что случилось?» А он: «Надо бы знать, тогда ничего и не случится!» Володя Кляров: «Какой он, понятия не имею, никогда лично им не интересовался. Придет, бывало, в «сходняк», остановится возле беседки, поманит пальцем любого на выбор — и к себе, в кабинет». Роман Сергеевич Малахов: «Я его один раз всего-то и видел и ничего сказать не могу. А детская комната милиции — это чушь. Как жалобная книга: в нее пиши, не пиши, а толку мало». Андрей Малахов: «Олег Павлович — мужик безвредный, с ним жить можно, особенно не приставал. Вызовет и говорит: «Садись, Малахов, сейчас буду тебя воспитывать!» И начнет свою ду-ду. Здесь главное — слушать и поддакивать, и тогда он оставит тебя в покое».

Наконец, мои собственные впечатления. Однажды, в очередной раз вернувшись из колонии, я направился к Олегу Павловичу, совершенно серьезно относясь к тому обстоятельству, что детская комната милиции — одно из главных звеньев в системе раннего предупреждения подростковой преступности. Комнату я нашел довольно быстро, хотя ничего детского в ней не было: ни книг, ни игрушек, ни даже телевизора, — и, по всей вероятности, быть не должно, аналогия с детсадом по меньшей мере наивна. Я увидел два казенных стола, несколько стульев, тяжелый сейф, пепельницу для курящих, корзину для бумаг, шкаф, заваленный папками, и решетку на единственном окне, так как этаж был первым. Суровость внешнего вида давала более правильное представление о целях и задачах детской комнаты, нежели ее инфантильное название.

Олег Павлович сидел за одним из письменных столов, несмотря на субботу или, может быть, благодаря ей: по субботам и воскресеньям милиция, как известно, трудится с удвоенной нагрузкой. Быстрый и энергичный, он успевал одновременно говорить со мной, писать какую-то бумагу, перелистывать чье-то «дело», отвечать на телефонные звонки и еще сам звонить.

Когда я спросил Шурова, помнит ли он Андрея Малахова, многозначительный взгляд Олега Павловича, обращенный на шкаф с папками, дал мне понять, что каждого запомнить невозможно. В шкафу у Шурова в день моего прихода было шестьдесят семь папок: двадцать подростков в разное время вернулись из колонии, за ними был нужен глаз да глаз, а остальные сорок семь находились на профилактическом учете: «И они в заботах, и я», — сказал Шуров. Это были в основном мальчишки, девочек очень мало, в примерной пропорции одна к двенадцати, хотя Шуров заметил, что «ставить на путь» женский пол в те же двенадцать раз труднее, чем мужской, и потому в итоге получается «так на так».

Мы прервали разговор, поскольку ответил наконец абонент, до которого настойчиво дозванивался Шуров. Олег Павлович стал уговаривать неизвестного мне человека и даже умолять его куда-то пойти и дать на что-то согласие. Абонент упорствовал, разговор явно затягивался, и тогда Шуров, прикрыв ладонью трубку, объяснил мне, в чем дело:

— Легче отправить человека в космос, чем алкоголика на лечение. Принцип добровольности! Я из-за этого принципа третью неделю не могу получить анализы и начисто зашился с документацией. Ну и тип! Плюнуть? Бросить? Совесть не позволяет, у него сын — мой кадр, пропадает мальчишка…

Потом, когда они все же о чем-то договорились, Олег Павлович вытер платком вспотевший лоб и полностью сосредоточился на моем вопросе.

— Андрей, стало быть, Малахов, — сказал он. — Рыжий такой.

— Шатен.

— Ну шатен. Помню! По его делу проходили, значит, Шмарь и Кляров, точно? Точно. Отпетые. На путь не встали и не встанут, хотя Клярова как малолетку уже выпустили. А главарем у них был Бонифаций, он здорово нас поводил, но ничего — отсвистелся. Что же касается Малахова, то до суда он прошел всю нашу районную «мясорубку», а все же не уберегся. С моего учета снят по причине осуждения. Когда вернется… Ему лет пять дали?

— Совершенно верно.

— Вот видите. Когда вернется, будет в разряде взрослых.

«Мясорубкой» Олег Павлович называл систему ранней профилактики подростковой преступности.