Лица

Собственно, такой поворот не явился для меня неожиданностью. Еще до разговора с десятым «Б» я задал аналогичный вопрос взрослым, имеющим дело с Андреем Малаховым. Они проходили те же стадии: от безжалостности — через недоумение — к мучительным воспоминаниям о добродетелях моего героя. Они тоже смутно подозревали «нечто», лежащее в основе моей любознательности, как будто хорошее о человеке можно вспоминать только по хорошему поводу, а по плохому надо вспоминать только плохое. Шеповалова сказала: «К чему вам это? От нас уж могли бы не скрывать!» — «Поверьте, — ответил я, — ваше предчувствие вас обманывает, я просто интересуюсь уровнем объективности людей, окружавших Малахова». Она взглянула на меня с недоверчивостью: «Ну хорошо. Объективно? Пожалуйста. Он был откровенным. Спросишь, бывало: учиться хочешь? Нет! — не выкручивался, как другие. А дома, спросишь, плохо? Плохо! Кроме того, у него были какие-то способности, не помню только, к чему именно, то ли к математике, то ли к рисованию, хотя, кажется, рисовала его мать, а не он…» Евдокия Федоровна тоже вспомнила, как она выразилась, один «странный и алогичный» поступок Андрея, когда однажды, явившись в класс, она застала ребят торжественными и притихшими, и «сам» Малахов вдруг преподнес ей огромный букет цветов. Тот день был днем ее рождения, она прослезилась, а потом случайно узнала, что не кто иной, как именно Малахов, «раскопал» откуда-то ее дату, собрал деньги с ребят и лично покупал на базаре цветы. «До сих пор не понимаю, — сказала Евдокия Федоровна, — зачем ему было нужно, из каких корыстных побуждений». И отец отметил у сына одну положительную способность, хотя начал с того, что «осудили Андрея правильно, пусть теперь посидит и поумнеет»: «Он брал на сообразительность, как я, — не без гордости произнес Роман Сергеевич. — Потому и шли у него задачки. А вот физика не шла, ее без формул не возьмешь, а формулы учить надо и запоминать — это ему не по нутру было». Сам Андрей, кстати сказать, свои математические успехи объяснял иначе: «Дак я с детства приучен считать деньги!» Что касается Зинаиды Ильиничны, то она вспоминала о сыне стертыми словами, больше заботясь о том, какое впечатление производит на корреспондента лично она сама, нежели Андрей: «Он помогал мне по дому, повышал свой культурный уровень чтением, никогда не произносил нецензурных слов, а однажды я попросила его снести с третьего этажа нашу неходящую соседку, когда они переезжали на дачу, и он мне, конечно, не отказал…»

Я затеял все эти разговоры вовсе не для того, чтобы устанавливать чью-либо вину или уличать кого-то в жестокосердии. Как писал Ф. Достоевский, «совесть не сказала им упрека», и по сравнению с этим мои упреки были бы пушинкой, не более. Я хотел единственного: выяснить степень отверженности Андрея Малахова от коллектива, в какой-то мере способного быть гарантом его нормального поведения. В колонии он как-то признался мне, что последние годы ему приходилось от всех таиться: «Отец меня научил: не показывай мыслей наружу, потому что все люди враги! И точно, про беду дома скажешь — еще добавят, в школе скажешь — засмеют. А все радости у меня были в кражах, однажды восемьдесят рублей в сумке оказалось — знаете, как распирало? Да разве скажешь кому…»

Татьяна Лотова молчала. Я буквально испепелял ее взглядом. Ни единого слова! Между тем реакция ее была непосредственной: вместе с классом она смеялась, вместе задумывалась, хотя и избегала на меня смотреть. Когда мы закончили разговор, я не удержался и прочитал классу мораль на тему о великодушии и благородстве и ушел, оставив их в аудитории, надеясь на то, что хоть что-нибудь, может быть, они и поймут. В школьном коридоре мне вдруг бросилась в глаза табличка, на которой было написано: «Октябрятская группа «Солнышко». Я остановился под этим теплым названием, очень уж контрастирующим с той холодной атмосферой, которую встретил в десятом «Б». И тут ко мне сзади неслышными шагами подошла Таня Лотова. Она подошла и сказала: «Вы не подумайте, что и я, как все. Мне просто при них не хотелось. Я хочу вам сказать, что Андрей… ну, в общем, был очень одиноким. Одиноким среди одиноких…» — и убежала с глазами влажными, не пустыми.

VIII. ВНИЗ ПО ЛЕСТНИЦЕ

РАЗГОВОР С ПСИХОЛОГОМ В КОЛОНИИ.

П с и х о л о г. Представь себе, что некий Толик примерно твоих лет срочно нуждается в деньгах. И тут у него появляются новые знакомые, которые предлагают участвовать в ограблении магазина.

А н д р е й. Липа. Случайным знакомым таких предложений не делают.

П с и х о л о г. Ты прав. Но это были не совсем случайные, потому что все они жили в одном дворе, но Толик прежде не был так близок с ребятами. А тут они предложили «дело», сказав Толику, что все продумали до мелочей: чем взламывать двери, что брать в магазине и как аккуратно уйти, не оставив следов.

А н д р е й. Значит, с гарантией.

П с и х о л о г. Вот именно. И Толик стал взвешивать. Идти или не идти?

А н д р е й. Так ведь с гарантией!