Лица

Факт третий. Как и во всех цехах, в арматурном был сразу же создан штаб ударного отряда. Председатель штаба токарь Варичева как два года назад ушла в декретный отпуск, так ни одного заседания. Штаб развалился. Об этом на заводе никто не знал и не знает до сих пор. Штабные бланки аккуратно поступали в комитет комсомола и в центральный штаб. Их собственноручно заполняла Римма Обмелюхина, не забывая «присутствовали», «слушали» и «постановили». Однажды потребовались сведения о количестве членов ударного отряда. Комсорг от имени несуществующего штаба такие сведения дала, но вместо 15 человек написала 33: что-то перепутала, а исправлять не стала. Куда пошли эти данные, гадать не будем.

Факт четвертый. Последнюю премию за ударную работу токари арматурного цеха получили во втором квартале прошлого года. С тех пор — ни копейки. Вероятно, случился перерасход фонда заработной платы, но рабочим никто этого не сказал, никто с ними не объяснился. Они гордо молчали, руководство цеха тоже. Мне этот факт стал известен от сотрудников планового отдела.

Факт пятый. Красавцы графики, долженствующие отражать ход выполнения обязательств и вывешенные на видных местах по всему заводу, застыли на третьем квартале минувшего года. Они всюду застыли, как по мановению волшебной палочки, как в детской игре «Замри и не двигайся», и висят сейчас словно фрески, словно настенная живопись, сделанная на века. Неподвижен даже общий «Экран ударного темпа», повешенный в кабинете секретаря заводского комитета комсомола. Будто один человек, как фонарщик в старое время, обходил графики, но в один прекрасный день либо керосин у него кончился, либо ввели электричество, либо с ним что-то случилось, а заменить было некем. Собственно, почти так и произошло. В декабре прошлого года состоялась отчетно-выборная комсомольская конференция, после которой Валерий Лисицын перешел на должность заместителя начальника одного из ведущих цехов завода. Все держалось, оказывается, на одном человеке.

ФОРМА И СОДЕРЖАНИЕ. Давайте подводить итог. Что случилось? Почему на исходе третьего года пятилетки, в самую горячую и ответственную пору, стрелка барометра упала? Неужто мы придем к элементарному выводу, что во всем виновата ошибочная методология?

Нет, не так все просто, как выглядит с первого взгляда. Мы уже говорили о том, что ударный труд Черняева нужен цеху по целому ряду причин. И нравственных: он показывал остальным рабочим образец труда, подтягивал к своему уровню отстающих. И экономических: он перекрывал недостатки. Чем больше недостатков, тем интенсивнее должны трудиться Черняев и его товарищи. Таким образом, в повышенном обязательстве Черняева больше всего ценились мобильность ударника, его готовность сделать столько, сколько требуется цеху в данный конкретный момент. И товарищи, разрабатывающие методологию, ничего «от себя» не придумывая, идя от требований реальной жизни, продублировали эту условность.

Получилось, что форма, в которую облекли ударничество, вошла в противоречие с сутью. Могучие волны заплескались по поверхности, а в глубине было сравнительно тихо. Там, у станков, шла нормальная и привычная работа по прежним законам, на уровне уже достигнутого и освоенного. По итогам фактической работы Черняева и его товарищей иногда вытаскивали на поверхность, показывали окружающим на слетах и собраниях и давали «покачаться на волнах».

А кому теперь предъявлять претензии? Странное дело! — некому. Меня окружали симпатичные, прекрасно все понимающие и вполне серьезные люди. Я надеялся, что со временем, когда осядет моя к ним симпатия, я смогу разозлиться. Но симпатия не осела, а злиться было не на что. Новый секретарь заводского комитета комсомола, пришедший на смену Лисицыну, чувствовал недостатки в руководстве ударничеством, но не имел еще сил и опыта, чтобы их преодолеть. Пока он со своими молодыми товарищами по комитету выкарабкивался из текучки, упущенным оказалось так много, что и делать уже ничего не хотелось.

И мне вдруг подумалось: нет, не к сути движения они охладели, а к форме, точнее, к ее показной стороне, и если это так, не правы ли они? Может, безнравственнее с их стороны было бы, если бы они продолжали рьяно заполнять графики, победно рапортовать о будничных делах и ревниво следить за ходом выполнения повышенных обязательств, которые сами не считали «повышенными»?

РЯДОВОЙ ФЕНОМЕН

ЕСЛИ УСЛОВИЯ ПОДХОДЯЩИЕ… «Саша, — спросил я Черняева, — сколько нормо-часов в месяц вы могли бы сделать вообще?» Я с нетерпением ждал ответа, понимая, что в нем заложен секрет нынешних издержек и одновременно ключ к истинному ударничеству. Он подумал. Потом сказал: «Учитывая резервы? Да что-нибудь порядка пятисот».

Его уверенность была и прекрасной и настораживающей: выходит, он не работал даже на две трети своих возможностей! Прежде чем делать далеко идущие выводы, нам еще следует выяснить, в какой мере личные возможности Черняева имеют общественное значение: а вдруг он феномен? И потому я обратился с таким же вопросом к другим станочникам-асам.