Лица

Она вошла в магазин, который и в самом деле был лишь на несколько футов шире витрины, и попросила показать шаль. Хозяин, почти такой же старый и высохший, как доктор Езар, улыбнулся ей беззубым ртом и раскинул перед ней свой товар.

Шаль была великолепна. Отделанная бахромой, она укрыла старичка от плеч до пят.

— Надпись на арабском и иврите, — он пожал плечами и осторожно сложил шаль. — Наверное, шаль для молений.

Смесь алфавитов по белому и золотому шелку, вышитые звезды и луны, концентрические круги — все навевало спокойствие, мир и единение.

— Я беру ее, — произнесла Жени. — Для матери.

На следующее утро, с завернутой в грубую серую бумагу шалью под мышкой, она пришла на автовокзал.

— Автобусов не будет, — сообщили ей в билетной кассе. — Отменены.

— Как же так? Как можно отменить автобус?

— На севере волнения. Сирийцы атакуют кибуц. Идет сражение, — и кассирша повернулась к следующему в очереди.

— Пожалуйста, — снова начала Жени, но по глазам женщины поняла, что это бесполезно.

Из газет, продающихся в киоске, она не узнала ничего. Британские сообщали вчерашние новости, а местные на английском языке были уже распроданы. Что происходит? Почему отменили автобус? Сирийцы атакуют кибуц. Идет бой. Кто-то же ей должен сказать? Она в отчаянии оглянулась, ища кого-нибудь, кого по одежде можно было бы принять за американца или американку или по крайней мере за человека, говорящего на английском.

Какой-то человек ругался с кассиршей. «Он тоже, — подумала Жени, — намеревался отправиться на север». Чем-то он показался ей знакомым. Когда он отвернулся от билетного окошка, Жени узнала в нем недавнего соседа по автобусу и быстро подошла:

— Дан! — проговорила она с облегчением.

Он крепко пожал ей руку и нахмурился:

— Я только что думал о вас.

— Почему?

— Ваш кибуц. Вы ведь тогда говорили, что едете повидаться с матерью. Ужасно, правда?

— Я ничего не слышала.

Дан удивленно посмотрел на нее:

— Обычный пограничный конфликт. Но этот похуже других. Банда сирийцев на рассвете пересекла границу, прорвалась через колючую проволоку и перерезала глотки израильским часовым. Бог знает, как быстро они прошли через кибуц и захватили детский сад.

— Нет! — от этой новости у нее подогнулись колени и она чуть не упала.

— Пойдемте. Сядьте там, — Дан проводил ее к скамейке. — Выпейте вот это, — он заставил Жени отхлебнуть из фляжки, и она почувствовала, как жидкость обожгла ее нутро.

— Я должна быть там.

— Я знаю, — успокоил ее Дан. — Я возьму вас с собой.

— Но как?

— Есть разные способы. Ждите меня здесь, — он наложил фляжку в ее ладонь. — Пейте, как только почувствуете необходимость. Я скоро вернусь.

Появился он вместе с джипом. За рулем и рядом на переднем сиденье устроились солдаты, а она с Даном расположились на заднем, стиснутые со всех сторон грузом: оружием, лентами с патронами, кислородными баллонами, металлическими коробками с красными крестами, фотоаппаратами.

По пути радио то работало, то замолкало. Треск помех, взрывы звуков, слова, которые она не понимала, и пугающая тишина.

После каждого сообщения Дан ей переводил: «Детей взяли в заложники. Требования террористов пока неясны, — он пожевал нижнюю губу. — Земля, что же еще».

Дети. Жени представила девочку с золотисто-каштановыми волосами, светловолосую девчушку с магическим камнем. Арон старается не расплакаться. На рассвете. Наташа еще не уходила на работу. Нянечка там ночует, а Наташа обычно приходит к завтраку. Обычно.

Дан перегнулся вперед, стараясь сквозь треск и помехи расслышать слова, и покачал головой.

— Вы знаете человека по имени Миках Кальман?

— А что случилось? Что он сделал?

— Насколько я могу судить — все еще очень путано — сирийцы утверждают, что действуют в порядке самообороны. Говорят, что израильтяне, люди из кибуца, захватили их территорию. И прямо обвиняют этого Кальмана, называя его главарем.

Они заявляют, что Кальман и его приспешники еще до шестидневной войны совершили рейд на их сторону, убили двух детей и незаконно перенесли ограждение из колючей проволоки.

Теперь они требуют, чтобы израильтяне отошли назад, но не на прежние рубежи, а, в качестве компенсации за жизни, отдали бы им полосу земли шириной в милю.

— А если им откажут? — со страхом спросила Жени.

— Тогда они грозят перестрелять всех детей.

Где теперь Наташа? Где Наум? Как она сказала тогда? Противоборствующие идеологии, как будто говорила о спорящих сторонах в диспуте. А Наум с его огненной шевелюрой, огромным животом и оттопыренными ушами. Хороший человек. Умный и добродушный. Но что он может сделать сейчас, чтобы остановить кровопролитие?

Они ехали прямо через пустыню, а не по дороге, как следовал автобус. Жени заметила два танка. Один из них лежал на боку. Те же, что она видела и в тот раз? Вряд ли — страна была наполнена свидетельствами недавней войны.

Солдаты перекинули назад крекеры и яблоки, но Жени не могла есть.

Раздался треск, и динамик выплюнул несколько слов. Лицо Дана посуровело.

— В пять часов. Ультиматум вступил в силу. Если до пяти их требования не выполнят, дети умрут.