Из репортажей, публиковавшихся в журналах «Работница» и «Коммунистка», сложилась у меня книжечка, которую я предложила в Госиздат. Но… там особой заинтересованности не проявили. Бумаги нет, то да се… А журнал «Коммунистка» помещался в том же здании на Старой площади, где и ЦК партии. И я, когда носила туда свои заметки, мельком обратила внимание на вывеску: «Приемная секретарей ЦК». В алфавитном порядке там значилась и фамилия Сталина. Так вот, когда в Госиздате у меня ничего не получилось, сама собой вдруг возникла мысль: показать репортажи Сталину. Записалась на прием. Однако в назначенный день секретарша позвонила мне и сказала, что приема не будет. И в ближайшие дни – тоже. Вот тогда, в отчаянии, я написала Сталину письмо. Очень короткое – с просьбой высказать свое мнение о моей рукописи. Пакет утром 8 мая передала в приемную секретарей ЦК.
Я жила в общежитии, адрес и телефон которого указала на пакете. И в тот же день, буквально через несколько часов, ко мне в комнату стучится дежурная по этажу: «Микулина, к телефону!». Бегу, беру трубку, а в ней – незнакомый голос:
– Говорит Товстуха…
– Какая еще толстуха? – недовольно огрызнулась я, думая, что кто-то надо мной шутит.
– Не толстуха, а Товстуха, – очень спокойно ответил голос, – и не женщина, а мужчина. Помощник товарища Сталина. Сейчас я передаю ему трубку.
– Что? Кому? Сталину? – закричала я. Между тем уже другой голос, гортанный, с легким восточным акцентом, сказал:
– Товарищ Микулина? Я согласен!
– Согласны? – растерянно пробормотала я. – На что?
– Дать предисловие к вашей книжке. Такая книга нужна.
– Вы ее уже прочли?
Более нелепого вопроса нельзя было придумать. Я поняла это одновременно с произнесенной фразой. Понял и человек на другом конце провода. Он засмеялся:
– Иначе я бы не говорил с вами.
И уже другим, подчеркнуто деловым тоном сказал:
– Разрешите задать вам один нескромный вопрос: сколько вам лет?
– Двадцать два, двадцать два! – закричала я.
– Разрешите вам задать еще один нескромный вопрос: вы партийная или беспартийная?
– Беспартийная, – тихо сказала я, боясь, что трубка замолчит и разговор оборвется. Но трубка продолжала дышать, говорить тем же спокойным голосом:
– Повторяю, я готов дать вам предисловие. Ваши заметки – правдивый, бесхитростный рассказ о том, что происходит в глубинных массах рабочих.
– О! – только и могла воскликнуть я. И тут же мелькнула странная мысль: а вдруг меня кто-то разыгрывает? Наверное, от неожиданности этой мгновенной мысли вдруг крикнула:
– Я хочу вас видеть, мне надо спросить вас!..
– Пожалуйста, приходите.
Секунду трубка молчала. Затем голос сказал:
– Сегодня среда. Вы свободны в пятницу?
Боже мой! Что происходит? Конечно, свободна!
В. К. Изумление, которое всегда слышится, когда вы рассказываете об этом эпизоде, связано, разумеется, прежде всего с тем, что Сталин так быстро откликнулся на ваше послание?
Е. М. Безусловно. Хотя потом я поняла, как многим была обязана Товстухе. Он ведь мог тотчас и не передать мой пакет Сталину. Однако старый большевик, переживший ссылки, знавший Ленина и разделявший, видимо, взгляды Сталина на индустриализацию страны, – передал. Возможно, заглянул в мои очерки и что-то в них отметил…
В. К. А разговор со Сталиным чем запомнился больше всего?
Е. М. Уважительностью, с которой отнесся он ко мне, совсем зеленой журналистке. И доверием. Его предложение поехать в совхозы, зерновые фабрики, создававшиеся в Заволжье, свидетельствовало о том, что он мне доверяет! Гораздо позже, после войны, старый работник сельхозотдела «Правды» рассказывал мне, что Сталин звонил потом в редакцию, интересовался, о чем пишет Микулина из командировки.
В. К. Согласитесь, все это было связано с темой, которая сразу же стала главной для вас, – с темой труда и человека-труженика. Новое отношение к труду, сознательное, заинтересованное, не как к проклятию, а как к чему-то самому высокому в жизни и возвышающему человека. И еще: как слиты были воедино экономическое и нравственное наполнение труда. И в корне различное понимание нравственности – социалистическое и капиталистическое. Теперь, когда капитализм возвращается к нам, уже не по книжным статьям, а в жизни можно увидеть разницу.
Е. М. Мне кажется, наши люди в большинстве своем пока еще не вполне осознали, что произошло у нас за последние годы. Не понимают, что мы потеряли! Или, точнее, теряем, поскольку не верю, что это – уже окончательно.
Я не политик, я просто старая женщина, жившая еще в царской России, вместе со всем нашим народом пережившая Гражданскую войну, борьбу с интервенцией, затем НЭП. Как гражданин, как журналист и писатель я обрела себя в двадцатые – тридцатые годы. И до чего же больно мне, что многие ныне совершенно не представляют, чем была не только для нашей страны, но для всего мира наша революция, какие горизонты открыла она перед людьми труда.