Лица во тьме

Теперь они ступали по более твердой почве. Моря почти не было слышно. Вместо того чтобы бушевать, как обычно, с глухим хлюпаньем набрасываясь на берег и ударяя друг о друга камни, оно катило небольшие волны, тихий плеск которых не соответствовал ощущению бескрайности. Эрмантье приготовился слушать мощный неумолчный гул, а вода у его ног журчала, словно ручеек. Он наклонился, почувствовал, как она, теплая, немного липкая, бежит между пальцами, пенясь на песке, словно шипучее вино в стакане. Он попробовал ее. Она была безвкусной и горьковатой. Хоть это оказалось бесспорным.

— Мы могли бы дойти до Кардинальских скал, — предложила Кристиана.

— Лучше вернемся, — сказал Эрмантье.

Ему здесь теперь не место. Ему довольно было знать, что море по-прежнему существует, что рыбаки, добывающие креветок, наверняка закидывают свои сети возле мыса Шарпантье, там, где и сам он в прежние годы… Он тяжело оперся на руку Кристианы, словно больной, совершающий свою первую прогулку, у которого голова пошла кругом от ветра. Он был рад снова очутиться в машине и устроиться на мягком сиденье. Клеман бесшумно делал разворот Кристиана не говорила ни слова. Быть может, она наблюдала за ним с тревогой, а то и с жалостью, со скукой? Теперь ему, наоборот, хотелось услышать ее болтовню. Он чувствовал себя виноватым в том, что пожелал прогуляться. Язык слегка жгло там, где его коснулась морская вода. Кожа на большом пальце, которым он трогал персик, все еще оставалась шершавой. Которое из двух свидетельств было верным? Кому и чему следовало теперь доверять?

«Бьюик» замер возле гаража.

— Оставьте меня, — сказал Эрмантье. — Мне никто не нужен.

Он расстегнул рубашку, вытер шею. За поворотом аллеи они уже не могли его видеть. Он остановился рядом с персиковым деревом. Робко протянул руку, поймал ветку. И, торопливо сорвав персик, с силой вонзил в него зубы. Он был удивлен, почувствовав, как рот наполняется тающим соком. Это и впрямь был самый настоящий персик, уже созревший.

Глава 6

Эрмантье ворочается в постели. Коленом отбрасывает одеяло, простыню. Дышит он тяжело. Стонет. Потом ложится на спину и замирает — прежде именно в таком положении он просыпался и открывал глаза. Но теперь его всегда окутывает ночь, и неизвестно — спит он или грезит, а может, выходит из тьмы забытья, чтобы погрузиться во тьму сознательной жизни. До него доносится удар грома, хлюпанье дождя. Он вспоминает… Гостиная, партия в бридж. Ему кажется, что спал он долго. Гроза началась, когда Юбер сдал карты. Максим, вернувшись незадолго до ужина, все время кашлял. Кристиана безмолвствовала. Один только Юбер, казалось, получал от игры удовольствие. Он обсуждал ходы, давал советы, спорил с Максимом, который, как всегда, совершал невообразимые промахи, а затем с ожесточением пытался оправдать их. Бридж втроем — какая глупость!

— Послушайте, Эрмантье, призываю вас в свидетели! — кричал Юбер. — Ведь по правилам всегда надо давать в масть, разве не так? А он утверждает, будто может брать взятку своим трефовым королем!

Максим резко возражал. Дело кончилось тем, что все они забыли о его слепоте и о том, что карты для него теперь уже ничего не значат. Он выскользнул из гостиной, оставив их спорить по поводу неудачного хода пиками.

— Доброй ночи! — крикнул Юбер. — Мы тоже скоро пойдем спать.

Однако по его возбужденному тону нетрудно было догадаться, что партия далеко не завершена. Теперь-то они кончили? Должно быть, пошли спать, злые друг на друга. А ему-то что за дело?.. Как это теперь далеко — времена бриджа, блестящих приемов, возвращений на рассвете!..