Лицедеи

— Понятно, — взволнованно проговорила Гермиона. Прошлась по комнате и сказала: — Да, эта часть дома очень хороша.

— А мебель плоха?

— Я вижу, что это дорогая мебель, и все-таки она нехороша, да, нехороша. Но мебель, конечно, можно заменить.

— Конечно, Гермиона, мебель можно заменить. Ход в кухню отсюда.

— Покажи остальное.

Они снова пересекли холл.

— Здесь может быть все что угодно: кабинет, комната для гостей. Ванная и туалет за той дверью. Хочешь посмотреть второй этаж?

Но Гермиона уже прошла через холл и направилась к лестнице.

— Большая спальня здесь? — спросила Гермиона. — О, великолепно. Нужно только убрать все эти пуфики. А как другие спальни?

— Просто спальни.

— Там что-нибудь не так?

— С чего бы я стал это скрывать? Такие же старомодные спальни с пуфами и прочей ерундой.

— Ты сердишься?

— Нисколько.

Гермиона села на край кровати и улыбнулась: — Нет, сердишься.

— По-моему, это пустой разговор.

— Ты сказал, что помнишь меня школьницей, а что, собственно, ты помнишь?

— Да, ничего. Я знал тебя совсем маленькой. Ты была прелестным ребенком, такие ласковые темноволосые девочки встречаются в итальянских семьях.

— В этом и было мое несчастье, — с горечью сказала Гермиона.

— Что? Ну ладно, подожди минутку. Когда ты подросла, я часто видел тебя на автобусных остановках или еще где-нибудь — у Эриксонов, например, — и говорил себе: «Из нее вырастет хваткая женщина, она своего добьется».

Гермиона подняла брови и в полном недоумении тихо переспросила:

— Хваткая?

— Подожди минутку…

— Это я — хваткая? Когда уже столько лет…

— Подожди. Вот почему я так удивился, когда ты ввязалась во все эти дела: протесты против атомной бомбы, против войны во Вьетнаме, выступления в защиту аборигенов, неимущих. Потом появился Стивен, и дел этих стало еще больше. Я думал, ну что ж, она вновь превращается в милого маленького ребенка.

Гермиона встала, выдвинула ящик комода, с шумом задвинула.

— Так и было на самом деле, — сказала она.

— Возможно, так и было на самом деле. Но потом — только не думай, Гермиона, что я не знаю, о чем ты тоскуешь, — потом ты поняла, что… «сыны века догадливее сынов света»[3]… Когда я прочел эту фразу, я подумал: а ведь верно, черт побери. Для детей света нет надежды.

— Библия производит такое сильное впечатление, — растерянно проговорила Гермиона, — потому что там в каждом слове есть тайный смысл.

— Прочти я эту фразу в вечерней газете, она тоже произвела бы на меня впечатление.

— А если нет тайного смысла, в другом месте будет сказано что-нибудь прямо противоположное.

— Дети света оказываются глупцами по сравнению с остальными детьми своего поколения. То есть сейчас. То есть в тот единственный отрезок времени, какой меня интересует, потому что другого у меня нет. Да-да, я знаю, Гермиона, что у тебя трое малышей, и притом замечательных малышей. Не порви ты с детьми света, я не сказал бы ни слова. Но ты порвала, сама, я тут ни при чем. Я оставался наблюдателем. Ты перешла на нашу сторону.

— У меня есть еще муж.

— Мужья в состоянии сами позаботиться о себе. Я не верю, что ты забыла тот вечер у Эриксонов, я помню и ты помнишь.

— Мне вспоминается какой-то вечер у них на кухне: были Рози, Сильвия и Кейт, ты пришел с Питером Эриксоном и с его братом. Пришел пьяный.

— Под конец вы втроем тоже были хороши.

Гермиона побродила по комнате, открыла шкаф.

— Глупые дети, вот кто мы были.

— Рози и Сильвия уже не были детьми. А тебе исполнилось пятнадцать.

— Шкаф здесь очень на месте. Можно все-таки посмотреть другие спальни?

— Можно. Пойдем.

— Так я и знала, — сказала Гермиона в третьей спальне. — Вечно они экономят на мелочах.

— В тот вечер у Эриксонов ты сидела на краю кухонного стола. Мини-юбки тогда еще не вошли в моду…

— Как я радовалась, когда они снова вышли из моды. При моем росте лучше не носить мини-юбок.

— Дело не в росте. Мини-юбки не идут к твоему лицу богини.

— Да? — Гермиона с улыбкой обернулась к Стюарту. — Не знаю, радоваться мне или огорчаться.

— Не стоит огорчаться из-за того, что у тебя лицо богини, Гермиона. А в тот вечер, в тот вечер мы с братом Питера немножко расшалились, он вышвырнул меня из кресла — вижу, ты прекрасно все помнишь, — я пролетел через всю кухню, ткнулся головой тебе под юбку, и в кухне воцарилась гробовая тишина.

— Я не…

— Ты тоже молчала.

— Я не помню, молчала я или нет, — медленно проговорила Гермиона. — Может быть, и молчала от потрясения. Мне было всего пятнадцать лет.

— Можешь не сомневаться, в мои двадцать семь я тоже был потрясен.

— Тебе не следовало этого говорить. О таких вещах не говорят.

— Ты нервничаешь.

— Да. Мне страшно.

— Вполне естественно. Если мы ляжем в постель, ты избавишься от страха.

Гермиона с бесстрастным лицом отвернулась и пошла к двери. Стюарт вскочил и схватил ее за руку.

— Вот что, Гермиона, не вздумай выскакивать на улицу с таким лицом. — Стюарт говорил холодно и сухо. — Здесь есть соседи. У меня хорошая деловая репутация, и я намерен ее сохранить.

— Можешь не беспокоиться, — так же сухо ответила Гермиона.